Будущее капитализма
Шрифт:
Кейнсианская антициклическая политика блокируется также возникновением глобальной экономики, делающей невозможной национальную кейнсианскую экономику ни для какой отдельной страны, кроме величайших стран мира. Мировые финансовые, рынки перемещают теперь вокруг света столько денег и с такой быстротой, что денежная политика должна приспосабливаться к их диктату – а не к внутренним потребностям экономики. Чтобы не пострадать от бегства капиталов, правительствам часто приходится повышать ставки процента, когда вялость внутреннего спроса и неиспользуемые ресурсы (человеческие и физические) требовали бы прямо противоположного – снижения ставок процента. Попытки рефляции, когда другие этого не делают, попросту приводят к проблемам с платежным балансом. Проблемы эти состоят в том, что импорт растет быстрее экспорта; что стоимость валюты падает, ускоряя инфляцию из-за повышения импортных цен; что слабо увеличивается внутренняя занятость из-за непомерных расходов на импорт. Все эти попытки завершаются в конце концов быстрым отступлением к строгой экономии под угрозой бегства капиталов.
Вследствие
В Соединенных Штатах действительность сложнее. Хотя структурный бюджетный дефицит помешал правительству Клинтона применить антициклические налоговые меры, чтобы ускорить восстановление после спада 1991-1992 гг. (такие меры были предложены, но затем оставлены), опыт показывает, что Соединенные Штаты все еще могли бы, если бы захотели, действовать в одиночку. В случае спада начала 90-х гг. Соединенные Штаты успешно использовали снижение ставки процента, чтобы помочь восстановлению после спада. Но Соединенные Штаты – единственная страна, не беспокоящаяся, что произойдет со стоимостью ее валюты. Импорт составляет небольшую часть ее ВВП, американцы не занимают деньги в иностранной валюте, лишь немногие американцы проводят отпуска за границей, и американский рынок столь обширен, столь конкурентен и столь важен, что экспортеры предпочитают назначать цены в долларах – поддерживая долларовые цены неизменными даже при снижении стоимости доллара (то есть по существу снижая американские цены, выраженные в собственной валюте). Вследствие этого стоимость доллара мало влияет и на внутреннюю стоимость жизни, и на темп инфляции. Вдобавок остальной мир готов давать деньги взаймы Америке в ее собственной валюте, так что Америка может финансировать дефициты платежного баланса гораздо дольше, чем те, кому приходится занимать деньги в какой-нибудь чужой валюте. Как и во всех случаях, низкие ставки процента ведут к снижению стоимости доллара; но, в отличие от всех других случаев, американцев это не беспокоит. Это верно лишь для Америки, но не для кого-нибудь другого.
В Германии и Японии никто не знает, что случится, если они попытаются вести энергичную рефляционную политику. Достаточно ли они велики, чтобы все еще сохранять национальную экономическую независимость, или они тоже потеряли эту независимость? В случае Германии никто этого не знает, потому что в последнее время она не пыталась этого делать.
Хотя Япония, подобно Соединенным Штатам, перешла к пониженным ставкам процента, чтобы противодействовать спаду, эта мера не подтолкнула японскую экономику, как это произошло с американской. Большая разница между этими двумя странами состояла в том, что у них произошло с богатством. В Соединенных Штатах фондовая биржа испытывала бум, создавая большее личное богатство и большее потребление, между тем как в Японии фондовая биржа потерпела крах, разрушив, как мы видели, большую массу личного богатства. Падение чистой стоимости на 36% должно было иметь огромные отрицательные последствия и для потребления, и для инвестиционных расходов. По всей вероятности, Япония могла бы осуществить рефляцию, но лишь в том случае, если бы она пожелала структурно перестроиться, перейдя от экономики, ориентированной на экспорт, к экономике внутренней ориентации. Со своей экспортно-ориентированной экономикой она чересчур зависела от роста в остальной части мира, чтобы снова привести в движение свою экономическую машину.
Соединенные Штаты, Япония и Германия, составляющие вместе около 50% мировой экономики, могли бы координировать свою налоговую и денежную политику, превратившись в совместный мировой локомотив. После биржевого краха в октябре 1987 г. координированная денежная и налоговая политика быстро привела к реакции роста. В середине 1987 г., по экономическим предсказаниям, ожидали, что 1988 год будет посредственным годом (6). В ноябре 1987 г. ожидали, что это будет очень плохой год. Но в действительности 1988 год оказался лучшим годом десятилетия. Координированная денежная и налоговая политика, примененная для противодействия последствиям биржевого краха, быстро ускорила глобальную экономику. Но необходимая координация политически неосуществима без очевидного кризиса. Три страны почти никогда не находятся в точно той же стадии делового цикла в одно время и вследствие этого не нуждаются одновременно в одинаковом лекарстве.
6. «Slow Growth Seen for '88,» Pensions and Investment Age, Vol. 15 (December 28 1987), pp. 3, 46.
Разница между Соединенными Штатами, ощущающими свою ответственность глобального лидера, и той же страной, отказавшейся от такой ответственности, отчетливо видна при сравнении решения Федеральной резервной системы под руководством председателя Алана Гринспэна повысить в семь раз ставку процента в течение двенадцати месяцев с начала 1994 до начала 1995 г. с действиями той же ФРС под руководством председателя Пола Волкера во время спада 1982 г. Политика 1982-1983 гг. привела к почти мгновенному исчезновению спада. Напротив, более высокие ставки процента в 1994 и 1995 г. сделали спад длиннее и глубже, чем он был бы без этих мер. С точки зрения циклического восстановления в Европе и Японии, повышения ставки Алана Гринспэна произошли как раз в неподходящее время. Европа только начинала выбираться из своего очень продолжительного спада, а Япония все еще была в спаде. К тому же Соединенным Штатам не нужно было вести мир к более высоким процентным ставкам. Как бы слабо ни было восстановление, повышение американских ставок процента гарантировало еще более слабое восстановление.
На одно или два десятилетия раньше Федеральная резервная система могла бы задуматься, как могут повлиять ее действия на «свободный мир». Но без угрозы коммунизма ФРС не обязана беспокоиться об экономическом здоровье свободного мира. Мистер Гринспэн мог бы, конечно, защищаться, говоря, что за прошедшее десятилетие мир драматически изменился. Соединенные Штаты превратились из величайшего в мире кредитора с торговым профицитом и федеральным бюджетом, сбалансированным на полной занятости, в величайшего должника с постоянными структурными дефицитами в налоговых и в международных расчетах. Они не могут больше делать то, что делали раньше. По поводу условий мистер Гринспэн, конечно, был бы прав – Америка находится в совсем иных условиях.
Как мы уже видели, в результате мировой рост замедлился на 60 процентных пунктов. Правительства, желавшие активно бороться со спадами и стимулировать рост, сменились правительствами, тратящими все свое время на борьбу с инфляцией и на защиту своей валюты.
Но граждане все еще надеются, что их правительства облегчат спады, если и не смогут их устранить. Когда происходят спады, стоящие у власти правительства проигрывают выборы. Граждане не любят, когда на мировых финансовых рынках унижают их правительства. Они вымещают свое раздражение не на безличных финансистах, а на избранных ими политиках. Поскольку правительства бессильно присутствуют при неизбежных капиталистических спадах, правительства ослабевают, а их лидеров выгоняют с должности за то, что они не выполняют пожеланий граждан. Политические лидеры могут сказать с некоторым основанием, что глобальные условия просто не позволяют им делать то, что делали их предшественники, – энергично действовать для прекращения спадов и вести экономику с очень низким уровнем безработицы, – и что их не следует наказывать за то, что они не делают невозможного. Но такой аргументацией трудно убедить избирателей. Если лидеры не могут выполнить то, чего хотят от них граждане, то зачем их выбирать?
Ясно, к чему это ведет. Без Америки как глобального экономического локомотива, без макроэкономической координации «большой тройки», без желания отдельных стран стать региональными экономическими локомотивами и при невозможности национального стимулирования для всех стран, кроме крупнейших (может быть, лишь кроме Соединенных Штатов), мир будет переживать более частые, длительные глубокие спады, с намного более медленным восстановлением. Эта новая реальность очевидна в Европе и в Японии и заметна в Соединенных Штатах. За коротким и неглубоким спадом в 1990-1991 гг. последовало вначале слабое, но постепенно ускорявшееся восстановление, пресеченное в 1995 г. повышениями процентных ставок 1994 г. Это надо рассматривать как новый типичный образец. Редкие и неглубокие спады, обычные в эпоху после Второй мировой войны, ушли в прошлое.
Подобно спадам, финансовые потрясения так же стары, как сам капитализм. Тюльпановая мания началась в Голландии в 1624 г. Восемнадцатый век видел «бум Южных морей» в Англии (когда спекуляция шла вокруг акций Компании Южных морей, имевшей привилегию на работорговлю и рыбную ловлю в Южных морях) и «бум Миссисипи» во Франции (когда центром внимания была земельная собственность во французской территории Луизиане). Девятнадцатое столетие было полно финансовых паник, которые кажутся небольшими лишь по сравнению с «большой» паникой двадцатого века – крахом фондовой биржи в 1929 г. и крушением банковской системы в 1930 г., которые привели к «великой депрессии». Это потрясение почти разрушило капитализм – безработица дошла до 27%.