Букет из двух нарциссов
Шрифт:
Кабинеты справа принадлежали правящей элите этой конторы. Я решила бросить максимум оставшихся сил на нору гендиректора и смело шагнула в кабинет. Стиль этой комнаты – большое кожаное кресло под старину, дорогой массивный стол, оригинальные картины и статуэтки – показался мне до боли знакомым, как и витавший в воздухе аромат мужского одеколона.
Вытирая стол, я заметила на нем подписанные контракты, и мне бросилась в глаза подпись: владелец и генеральный директор Гавел Салонский. Ничего себе совпадение! Хотя, может, это как раз не случайность, а закономерность: вполне логично
Протирая пыль с картинных рам, я заметила, что на стене также висит какой-то патент. Прочитав текст, я поняла только, что патент был выдан Гавелу четыре года назад за какое-то изобретение. Мне почему-то было приятно узнать, что он умный.
Быстро прибрав его кабинет, я двинулась дальше, к заму по финансам. Сразу было ясно, что этот Джон добродушный человек, отличный друг и семьянин. На стеллаже стояло много открыток разных лет, в которых коллеги признавались ему в любви и желали всего-всего, на пробковой доске висели смешные мотивирующие картинки и записка от бухгалтера, на столе расположились рамочки с фотографиями: главный по деньгам с женой, их сыновья – копии отца, и вся семья вместе, с собакой на первом плане. Это разительно отличалось от кабинета Гавела, где не было ни фотографий, ни следов активных контактов с подчиненными. Да, он в своей компании явно не является духовным лидером.
Это предположение еще больше укрепилось, когда я дошла до рабочего места пиарщицы. У нее на доске висело множество снимков с деловых и командообразующих мероприятий, и Гавел, если и был на фотографиях, то почти всегда в стороне от основной массы народа.
Тут же я обнаружила вырезки из газет с заметками о том, что компания – или Гавел лично – спонсирует спортивные соревнования, программу по искусству в университете, строительство школ в Африке. Ага. Добрый, щедрый, скромный. Или наоборот, людей терпеть не может, но из тщеславия очень хочет им нравиться. Человек-загадка этот Гавел.
В размышлениях о том, какой же пан Американ на самом деле, я незаметно для себя закончила уборку всего правого крыла. У меня оставалось еще полчаса, идти помогать другим я, конечно, не хотела, поэтому решила еще раз заглянуть в кабинет Гавела, проверить, все ли там идеально. Когда все недочеты: пятно на настольной лампе, пыль на деревянных фигурках и отпечатки пальцев на выключателях, – были устранены, я услышала шаги и обернулась. На пороге стоял смущенный Гавел.
– Ты тут? – лаконично спросила я.
– Люблю приходить на работу, когда здесь никого нет, – ответил пан.
– Но почему бы тогда не работать дома?
– Потому что никого нет здесь, – сказал он, выделив последнее слово.
Развивать тему я не стала, и так было ясно, что он не в духе, а в семье у него что-то не ладится. Он прошел в центр кабинета и сел за стол.
– Можно вопрос? – осмелилась я.
– Да? – неуверенно ответил он.
– У тебя на стене висит патент. А что ты изобрел?
– Одну технологию. Она применяется при производстве металла на сталелитейных заводах.
– Металла? Но ты ведь продаешь вино, да?
– До
– А как так получилось, что ты стал заниматься вином?
– Патент принес мне большие деньги, я мог больше не работать на заводе. И тогда я решил открыть свою компанию.
– Но почему вино?
– Тогда я думал, что это романтично. Представлял себе виноградники, глянцевую листву, вбирающие солнечный свет ягоды…
– Ага, а оказался в душном офисе при пыльном складе.
Он помолчал секунд десять, а потом неожиданно констатировал:
– Ты хорошо говоришь по-английски.
– Для уборщицы? – усмехнулась я.
– А ты точно уборщица? – Гавел подозрительно прищурился.
– В данный момент да. Ты только посмотри, как я тебе лампу отмыла!
– Спасибо. Я ценю это. А вообще ты кто? – спросил он, постукивая по столу кончиками пальцев.
– Я писатель.
– А… – облегченно вздохнул Гавел, будто у него от сердца отлегло. – А зачем ты убираешься?
– Решила узнать, как простые люди живут, – озвучила я снобскую версию. Не говорить же ему, что мне тупо нужны деньги, а писательством я их не заработаю, потому что уже четырнадцать лет ничего не пишу.
– Да, это интересный опыт, попробовать себя в другой профессии. Я когда-то работал грузчиком, и это было весьма необычно – делать что-то своими руками, – сказал пан, для убедительности показывая мне свои холеные руки со свежим маникюром.
В этот момент он полностью преобразился – тусклые прежде глаза заблестели, вместо сжатых тонких губ появилась улыбка на пол-лица, плечи расправились, и он сразу стал мужественным и привлекательным. Я так удивилась, что просто молча на него смотрела, а он продолжал:
– Этот опыт физического труда изменил мое представление о простых людях, о работе, о жизненных ценностях. Наверное, работа уборщицы очень полезна для тебя как для писателя? – спросил он с воодушевлением.
– Еще бы! Ни одна другая работа не дает так много узнать о людях, как эта! – наконец отмерла я.
– Звучит пугающе, – и разговорчивый Гавел с сияющими глазами мгновенно превратился обратно в жухлого пана.
По дороге домой я неожиданно пришла к мысли, что если бы я и согласилась выйти за кого-нибудь замуж, то мой муж был бы похож на Гавела: богатый, щедрый, поддерживающий мое желание заниматься искусством, и при этом достаточно требовательный, чтобы заставить меня писать, а не только представляться писателем. Подумав об этом, я тут же себя одернула: и с каких это пор мне стали нравиться сорокалетние невротики?
Семь лет назад мне казалось, что мужчина в сорок – безнадежный старик. Впрочем, выбирать особо не приходилось. Мне было двадцать восемь, я снимала двушку на двоих и все еще была не замужем.
«А ведь были же неплохие варианты! Пробросалась девка, пробросалась… А ведь Жанна Самари за меня стареть не будет! Выйти бы замуж хоть за какого-нибудь мужичка, лишь бы с приличной квартирой!» – думала я однажды, сидя на работе в десять вечера.
Бойтесь своих желаний. Они сбываются. И в первую очередь – самые глупые.