Букет кактусов
Шрифт:
– Полный вперед, други! К такси. И не вздумайте «сделать ноги»: стреляю без предупреждения!
– Мадам изволит шутить, – отозвался тщедушный мужичонка лет пятидесяти с очками доцента и лысиной профессора. – С таким багажом не то что «сделать ноги» – впору их протянуть! И что только вас заставляет этим промышлять, девочки?..
– А вас, мальчики? – парировала вновь прибывшая. – Интуиция мне подсказывает, что и вы не всегда таскали сумки в аэропорту, милейший. Небось, тоже вузовский диплом имеете, а?
– Даже два, – усмехнулся «доцент». – Плюс незаконченная диссертация и четыре запатентованных изобретения...
– «Вышли
Вся троица двинулась к стоянке такси. Вокруг волновалось и шумело человеческое море, бурные пестрые волны которого так и норовили разметать маленькую полосатую флотилию во главе с «флагманом», закованным в кожаную броню. Был час прилива, в течение каких-то пятнадцати минут объявили прибытие сразу нескольких рейсов. Чертыхаясь то тише, то громче, а то и вовсе ненормативно, Ребрицкая прокладывала курс в давно освоенном фарватере.
Внезапно она вздрогнула и остановилась – точно корабль, на полном ходу пораженный торпедой.
– Стоп машина, ребята! Нет, этого не может быть...
Где-то на дальнем плане, возле газетного лотка, мелькнули зеленые глаза, которые она до сих пор видела иногда в ночных кошмарах. Мелькнули – и исчезли, и больше ничто в той женщине, разглядывающей газеты, не казалось знакомым, ни о чем не напоминало... Однако Ребрицкая устремилась к ней, сметая всех на пути.
– Не может быть! Сашка?.. Сашка, Александрова!!!
Теперь она летела прямо на свет этих глаз, которые метнулись на зов и с каждым ее шагом приближались, расширялись, наполнялись живым влажным блеском. Высокая стройная женщина, с темными волосами, остриженными под «каре», в сером простеньком платье и какой-то допотопной кофточке поверх него, тоже сделала порывистый шаг навстречу.
– Маринка?..
– Сашка, это ты! Это ты, Боже мой... Черт меня подери!
– Милая ты моя! Здравствуй, здравствуй! Ма... Маринка...
Все еще не веря, они смеялись сквозь слезы, и обнимались, и щупали друг друга. «Доцент» и лохматый деликатно переминались с ноги на ногу за спиной хозяйки.
– Не заикайся, это правда я! Хотя иногда сама в это не верю... Но ты-то как здесь?! Господи, ты давно... оттуда?
– Третий день. И мне уже кажется, что я все семь лет провела на вокзалах и в аэропортах! Представляешь, у этих придурков в Ташкенте нет прямого рейса до Воронска, вот и пришлось переться через Москву. Грохнула последние «бабки» на самолет, да и те не мои – девчонки собрали... Ну и цены у вас тут, однако... Бедному советскому зеку такое и не снилось, третьи сутки как в музее живу... Теперь хоть пешком топай на малую родину!
Носильщики многозначительно переглянулись.
– Те-те-те! Так я тебя и отпустила! Нет, подруга, ни о каком Воронске даже не думай: сейчас мы с тобой двинем ко мне в Лужники...
– Постой, Мелешкина, а что значит – к тебе в Лужники?
– Во-первых, я не Мелешкина, а Ребрицкая. Во-вторых, я теперь москвичка, а в Лужниках у меня хаза. Туда мы с тобой сейчас и рванем. Ребята, полный вперед! Сашка, где твои вещи?
– Все мое ношу с собой, – Александра пнула
– Один колоссальный козел, не бери в голову, – отмахнулась Маринка. – А к тебе он никак не отнесется, потому что уже больше года я не имею о нем ни малейшего понятия, чему несказанно рада! Так что будем с тобой балдеть одни, Сашка, хоть голая бегай!
Маринка захохотала и потащила Александру к выходу.
– Господи, Сашок! Неужели я не сплю, ущипни! Это ты, подружка... Е-мое, а если б я полетела другим рейсом?!
«В самом деле... А может, это я сплю? Может, сейчас проснусь – и опять вокруг будет моя привычная зековская жизнь? Камера 412-б, Кривая Сара и Хромосома, утренний развод, построение на завтрак, на работу, на прогулку?.. Мастерская с тремя рядами проклятых швейных машинок. Я, наверное, теперь до конца своих дней ни к одной машинке близко не подойду... „Заключенная Александрова, статья 103 УК РСФСР, восемь лет...“
Нет! Это не сон. Я выдержала! Я дожила. Это – свобода! Это – Москва! И это – Маринка Мелешкина. Настоящая!»
Да, это была настоящая Маринка, хотя многое в ней изменилось. Саша во все глаза глядела на трещавшую без умолку лучшую подругу, которую не видела семь долгих лет, узнавала – и не узнавала... Впрочем, она и не знала, куда смотреть, голова шла кругом: на Маринку ли, на Москву ли, которая простиралась за окнами такси совершенно фантастическими пейзажами, или на пеструю, шумную, разноликую толпу нормальных людей. На ту толпу, частью которой когда-то была и она сама. Сотни вопросов, тысячи восклицаний роились у нее в голове, жгли язык, но она потрясенно молчала, не в силах произнести ни слова: только жадно впитывала потоки информации.
В первые же минуты небыстрой дороги от «Шереметьева» до Лужников Маринка успела объяснить подруге не только природу своих огромных полосатых сумок, но и механику «челночного» бизнеса вообще, а заодно поделилась последними стамбульскими впечатлениями. Потом – решив, по-видимому, что зря она начала рассказ с конца, – вернулась к типу по фамилии Ребрицкий.
– Я за этого хмыря вышла только чтоб в столицу перебраться. Приехал в Воронск какие-то дела обделывать, крутым прикидывался. А я к нему за интервью пришла: я же после универа в «Коммунар» устроилась. В первый день сходили в кабак, а на второй – в загс. Ребрицкий, конечно, был против формальностей, ему бы сразу – к нему в номер, и все дела. Но я поставила условие. Через две недели переехали с Машуткой к нему в «белокаменную». О дочке я думала, Сашок: хотелось ей нормальную жизнь обеспечить. Да видишь, как все обернулось... Тоже мне – «крупный московский предприниматель», блин... Оказалось – обычная шпана!
– Господи, Маринка! У тебя же дочурка, а я и забыла, башка дырявая... Ты последний раз писала, когда она родилась, а потом перестала, нахалка. Так что же у тебя вышло с твоим Мишей Воронковым – неужели развелись?! А такая была любовь...
Конец фразы замер у Саши на губах. Она увидела, как в один миг лицо подруги окаменело, превратилось в маску.
– Ты ничего не знаешь... – Голос Маринки тоже как бы «окаменел». – Любовь была и осталась, Сашок. Только Миши нет.
– Боже мой... Когда?!