Булатный перстень
Шрифт:
Поскольку гардемаринов обучали хождению под парусом в разных обстоятельствах и на разных судах, Колокольцев с товарищами неоднократно заходил в устье Невы и учился лавировать меж островов. Невки — и Большая, и Средняя, и Малая, — были словно нарочно созданы для экзамена: они были узки и создавали всяческие неудобства для поворотов. Однажды минувшим летом ял гардемаринов попросту вынесло на северный берег Елагина острова. Начальству про то докладывать не стали, двух старых матросов и лоцмана, бывших на борту, нашли чем задобрить. Родька залез на земляной вал и поразился протяженности
— Если мы попадем в самый крайний пруд, то сможем беспрепятственно проплыть по всему острову, — объяснял Родька. — Ведь незваных гостей ждут снаружи, а мы-то будем уже внутри!
— Но есть ли там канал, чтобы провести лодку? — спросил, загоревшись этим планом, Михайлов.
— Должен быть, иначе как же при нужде спускают воду в прудах? — ответил вместо Родьки Новиков. — Особливо когда при сильном паводке в придачу западный ветер нагоняет воду и она перехлестывает в пруды через валы. Но надобно будет, чтобы скрыться из виду, уйти за Крестовский остров. И, его обогнувши, подкрасться к Елагину.
— А павильон где?
— Да вот же, — Ероха указал рукой. — Господин мичман прав — пруды цепочкой тянутся от западной оконечности острова почти до самого павильона. Другое дело — что мы, идя на веслах, поднимем шум, а береговые валы чуть ли не вплотную к прудам насыпаны. Может статься, что они тем прудам — заместо северного берега. И по ним ходят часовые…
— Попытаться надо, — решил Михайлов.
— А кто из нас умеет снимать часовых? — вдруг спросил Новиков. — Я — нет. Если я подкрадываться возьмусь, меня за версту услышат.
— Ч-черт… — прошипел Михайлов. Это означало: если б не нога!..
— Я, — сказал Ероха. — Правда, до сих пор не приходилось, но… Усов, пойдешь со мной?
— Крестненький, надо?
— Надо, — мрачно ответил Михайлов.
Между тем лодка развернулась в сторону Малой Невки, чтобы, как велено, обогнуть Крестовский остров и подойти к Елагину с запада. Это был долгий и неприятный путь, но иного не находилось: отойдя подальше, заметили, что по валам действительно прохаживаются какие-то два человека. Вряд ли часовых поставили много — остров-то всего версты в две длиной, в самом широком месте с версту шириной, но дело-то не в количестве, а в способности поднять тревогу.
— А хорошо бы — пришли, а там уже давно Ржевский навел порядок, — мечтательно произнес Новиков. — И тогда — с чистым сердцем домой, к дитятку. Может, допустят порисовать?
Под мерный плеск весел он затеял с Родькой разговор о младших Колокольцевых, чьи миниатюрные портреты собрался писать. Родька, до сей поры не имевший знакомств среди художников, был премного доволен — сам он, хоть и учился рисованию с черчением, дальше попыток изобразить отломанный гипсовый нос двухвершковой длины не пошел, хотя страшные рожи мелом на заборе ему весьма удавались.
В удобном месте высадили Павлу, приказав ей добираться домой, как знает.
Выйдя из-за Крестовского и пройдя с полмили на восток, увидели оконечность Елагина.
— Ну, что? — спросил Ефимка. — Туда, что ли?
Вслед за ним
А он и сам понимал, что теперь пора что-то предпринять. Прошло уже немало времени, когда Ржевский обещал найти единственно подходящее средство, чтобы справиться с бедой. Он говорил очень определенно и твердо и собирался доставить это средство на остров — но как оно могло подействовать?
— Коли часовых на валах нет, стало быть, сенатор уже вмешался и что-то предпринял. Я так полагаю, — сказал Михайлов. — Но сдается, кто-то по валу бродит…
— И это непременно часовой? — Новиков приложил руку ко лбу, вглядываясь в мелькающую фигурку. — Или кто-то из елагинской дворни послан…
— Для чего?..
— Надо искать канал, — подал голос Родька. — Вон там, совсем близко от берега, начинается крайний пруд, который кажется, занимает весь этот конец острова, вокруг него вал, да немного суши у пруда. Господин Ерофеев, вы видите створ?
Ероха резко повернулся к Родьке.
Жизнь стремительно менялась — вот и еще один человек назвал Ероху господином Ерофеевым, и не простой человек — флотский! Почти мичман!
— Вон что-то на манер створа, — отвечал Ероха. — Но черт его знает, если часовой вооружен и имеет приказ стрелять? А мы идем открыто, на лодке, — лучшей мишени и не придумаешь.
— Ты хочешь добраться вплавь и снять часового? — спросил Михайлов. — А коли он там не один?
— Я с ним поплыву, — сразу вызвался Ефимка. — Ничего, авось не утопну.
— А чем будете вязать часового? — задал разумный вопрос Новиков. — Погодите! Есть чем вязать! И кляп ему в рот тоже есть! — Он достал из карманов бинты и мешочки с сушеным мхом, которых было четыре. Два отдал Ерохе, два приберег для Михайлова.
Затем лодочнику велели править вверх по Средней Невке и понемногу забирать к Крестовскому. Ероха с Ефимкой скинули верхнее, остались в исподнем и с того борта лодки, что был обращен к Крестовскому, ушли в воду.
Две головы, черная и светлая, медленно двигались к Елагину, Михайлов смотрел вслед и завидовал. Он понимал, что Ероха плывет медленнее, чем умеет, из-за Усова, и все равно сердился: будь он на Ерохином месте, показал бы крестничку, что есть настоящее плаванье. Нырнув в десятке сажен от берега, вынырнул бы уже на самом мелководье.
— Подплывают, — сказал Новиков. — Надо бы отвлечь. Споем, что ли?
И затянул прежалостно на одной ноте:
— Когда б я птичкой был, Я к той бы полетел, Котору полюбил, И близко к ней бы сел, Коль мог бы я, запел: «Ты, Лина, хороша, Ты птичкина душа!..»Тут у него с непривычки к пению пресеклось дыханье.