Булавин
Шрифт:
— Знаем!
— Слыхали про то!
— Говори дальше!
— А потом они, Лукьян и старшина, положили в том вину на меня на одного и ходили на нас войною, многих побили и в воду сажали, вешали и носы резали. А городки наши по Донцу и запольным рекам сожгли и разорили. А делали они такое злое дело, норовя и угождая московским боярам и воинским начальникам.
— Смерть им!
— Изменники! Ироды проклятые!
— Сколько людей загубили!
— А когда мы по совету с рыковскими, скородумовскими и другими казаками входили на остров по мосту,
— Ты сам изменник! — Из середины толпы взметнулась рука со сжатым кулаком, потом другая. — Не добрался до тебя Долгорукий! Другие доберутся!
Булавин смолк, его горящий взгляд устремился в сторону кричавших. Там началась возня, свалка — казаки повалили, кого-то на землю; с помоста видно было, как они остервенело бьют кулаками, нагайками, а кого — не рассмотришь издали. В толпе нарастал шум. Булавин остановил крики:
— Господа казаки! С теми крикунами разберемся потом, держите их крепче. Решим главное: Лукьяна Максимова, Ефрема Петрова и других изменников казнить смертью! Любо?
— Любо! Любо!
— Правильна-а-а!!
— Смерть лиходеям!!
— А казнь им, — твердо и властно говорил Булавин, — отсечь головы при всем народе. И быть у той казни Игнату Некрасову. — Он повернулся к нему, и тот согласно кивнул головой. — А старшин Василия Поздеева Младшего, Увара Иванова и иных, всего человек с двадцать, вы их знаете, — он показал на кучку старшин, стоявших недалеко от Максимова и других, приговоренных к казни, — тех всех вместо казни послать в верхние казачьи городки с женами и детьми в ссылку навечно!
Круг согласился и с этим предложением Булавина. Атаман снова поднял руку:
— А теперь ведите сюда тех крикунов.
Казаки расступились, и к помосту подвели двух человек; их крепко держали несколько дюжих молодцов.
— Кто вы такие?
— Казак с Медведицы, — один из них смело смотрел на Булавина, — зовут Семен Кобыльский. Говорил и сейчас скажу: ты — вор и изменник...
— Замолчи, прихвостень боярский! — Глаза Булавина сузились, потемнели. — Эй, казаки, заткните ему глотку! — Молодцы встряхнули его как следует, и Булавин перевел взгляд на другого. — Ну, твоя очередь.
— Савелий Чекунов, — отвечал второй, понурив голову, — из Паншина городка.
— Так. Значит, со старшинами-изменниками вместе стали? Ну что ж, — рубанул воздух ладонью, — вместе вам и на смерть итти. Посадить их в воду!
— Правильно!
— Там самое им место!
Круг закончился, и его участники расходились по своим станам и куреням. Обсуждали события дня, спорили, кричали. Другие отмалчивались, думали свое, качали головами. Чувствовалось, многих брали сомнения. Но вслух говорить о том боялись: большинство казаков — верховских, голутвенных — на стороне Булавина; у него много прибеглого, набродного люда — крестьян, дворовых, работных людей, бурлаков; да мало ли — всех и в голову не вместишь; смотри-ка, сколько народу привел — тыщ с двадцать,
Группа повстанцев во главе с Некрасовым повела из круга Максимова и других старшин. Всем им отрубили головы. Двух крикунов утопили. Булавина при казни не было — уехал к брату в Рыковскую станицу, оттуда — в свой лагерь. В последующие дни отправляли в верховские городки других старшин. Третьи сидели «на чепях» под арестом. На кругах, которые ежедневно собирали восставшие, бушевали страсти. На одном из них решался вопрос о дележе добычи — имущества казненных старшин и прочего.
— Побрать, — кричали голутвенные, — пожитки Лукьянова и старшинские, раздуванить!
— Всех природных черкаских казаков побить и пожитки их взять на дуван!
— Правильно! Всех! Всех!
— Казаки! — Булавин выступил вперед. — Правильно вы говорите. Пожитки из домов Максимова и других старшин мы взяли и будем дуванить.
— Что медлить!
— Давай дуванить!
— В сей час и начнем! — Булавин оглянулся на своих помощников. — Вот они и куренные атаманы будут то делать. Дело это решенное. Но есть и другие.
— Какие?!
— Говори!
— Не все атамановы и старшинские пожитки в их домах остались. В расспросе Максимов мне говорил, что многие пожитки отвезли они тайно в Азов на сохранение. И о том надобно отписать губернатору Толстому, чтоб те пожитки вернули к нам в Черкаск.
— Правильно!
— Пусть вернут бояре!
— Не вернут, на Азов походом пойдем!
— Не спрячутся!
— А еще, — продолжал Булавин, — скажу о церковной казне: взяли мы церковных денег 20 тысяч рублей. И решили мы те деньги дать вам на жалованье.
— Спасибо, атаман!
— Любо! Любо!
— Заслужили мы головами своими!
Булавин выждал, посмотрел на сподвижников своих, улыбнулся:
— Вижу, что согласны, атаманы-молодцы! А дуван такой: каждый получает по два рубля три алтына и две деньги.
— Любо! Правильна-а-а-а!!
— А что касаемо черкаских природных казаков, — на круге воцарилась тишина, — то это дело, господа казаки, нельзя делать без рассуждения. Сами вы видели, что Черкаск мы взяли не силою, без бою. И в том черкаские жители и станичные все казаки помощь нам оказали немалую. Так что побивать их нам не надобно.
— Правильно!
— Нет, неправильно!
— Нелюбо!
— Любо!
— Когда беду почуяли, то ворота открыли! А перед тем с Максимовым в походы против нас ходили!
Восставшие подняли такой гомон, что из лагеря шум доносился до черкасских станиц. Все кричали, перебивая, не слушая друг друга. Дело могло дойти и до драки. Но Булавин, Некрасов и другие молчали, понимая, что расходившуюся толпу не остановить. Пусть выговорятся. Некоторое время спустя Булавин поднял руку:
— Господа казаки! Тихо! — Крики и споры продолжались, но постепенно стихали. — Тихо! Верно вы говорите: те черкаские казаки ходили против нас с Максимовым, и в том они виновны перед нами. За ту вину мы их к дувану не примем. Правильно я говорю?