Бульдожья схватка

Бушков Александр Александрович

— Излагай, интриганка, — сказал он устало.

— Ты, вообще, кто такой?

— В смысле?

— В самом прямом. Ты кто такой? То, что никакой ты не Павел Иванович Савельев, мне и так ясно. Интересно только, кто ты на самом деле такой?

«Вот это да», — подумал он не без уважения. Ни одна собака не догадалась, включая тех, кому по долгу службы положено быть олицетворением подозрительности. А эта сопля очаровательная, изволите ли видеть, ухитрилась как-то…

— Кажется, я поспешил пообещать, что не пущу в ход мясорубку, —

усмехнулся он. — Эй, я шучу! Сядь на место. Дитя мое, а с чего ты, собственно говоря, решила, что я — это не я?

— Повторяю, я все скинула в Интернет, хоть и в закодированном виде. Если от меня завтра не поступит сигнала, все раскроется…

— Ты уже говорила про Интернет. Я тебе вроде бы задавал вопрос?

— Во-первых, наш Павел Иванович в компьютерах разбирался самую малость получше пьющего сантехника дяди Миши. — сообщила Надя. — А ты шаришь по Интернету, пожалуй что, не хуже меня. Во-вторых. Наш Павел Иванович икру в жизни не ел, воротило его от икры, как меня от него. А ты ее лопаешь столовыми ложками.

— Ну уж и столовыми…

— Я метафорически. Ты ее с удовольствием лопаешь.

— Есть такой грех… Продолжай.

— Ты не помнишь, где что лежит. Сто раз убеждалась. Реджи на тебя ворчит, как на чужого — собаки звери чуткие… У тебя пластика другая, совершенно. Я когда-то ходила на балет, потом бросила, надоело, но мне там массу полезных вещей успели рассказать про пластику, локомоторику… — Она опустила глаза, щеки порозовели. — Ну, и со мной ты держишься… совершенно иначе.

— Ага, — сказал Петр. — А этот, я так понимаю, не мог мимо пройти, чтобы по попке не похлопать?

— Нечто вроде, — сказала Надя, сердито сверкнув глазами. — В общем, я поняла, что ты — это не ты…

— Все?

— Все, — чуть удивилась она. — А что, этого мало?

— Бог ты мой, — сказал он, прилагая героические усилия, чтобы не взорваться хохотом. — И ты это в Интернет слила в кодированном виде? Только это?

— А разве мало?

— Ты мне начинаешь нравиться, — сказал Петр. — Не надо ерзать, я в чисто платоническом смысле… Значит, после того, как я в полном соответствии с традициями Агаты Кристи подсыплю тебе крысиного яда в какао, в Интернете окажется только этот компромат? Надюша, извини меня тысячу раз, но это такое детство…

И понял по ее озабоченному личику, что подсознательно она и сама давала себе в том отчет. Усмехнулся:

— А ты отчаянная…

— Какая есть, — отозвалась она настороженно.

— Ну, и чего ты от меня хочешь? Пару тысяч баксов в качестве платы за молчание? Говори, не стесняйся, дело житейское. Ах, нет? Головой мотаешь? Ну так какого ж тебе рожна, прости за вульгарность?

И тут же нашел ответ сам. Несмотря на тягостное прошлое, все эти фотосеансы и видеозабавы, несмотря на умелое обращение с сигареткой, на обретенную уже сексапильность, это всего-навсего ребенок. Дети обожают тайны, предпочтительно роковые, жаждут разгадки…

— Что

ты молчишь? — поинтересовалась она напряженно.

— Думаю, — признался он. — Да нет, не про то, на сколько кусочков тебя разрезать… Искренне кое-чего не понимаю. Ладно, ты меня расшифровала. Что же с матерью сенсационными открытиями не поделилась? Или с какой-нибудь подружкой? Двинула ко мне самому. Это, извини, рискованно. Мало ли для каких целей я в вашу честную семью вполз коварным змием… Вдруг я вас всех хочу темной ночкою перерезать, украсть из серванта серебро и убежать? А подлинник давным-давно лежит в Шантаре с дюжиной утюгов на ногах?

— Не похоже.

— Да-а? — с интересом спросил Петр. — И как же ты себе представляешь механизм подмены?

— Я над этим неделю голову ломала, — сказала она. — И пришла к выводу, что он сам это все устроил. Ты уже больше месяца его изображаешь, но никто ничего не заподозрил, ни в офисе, ни в других местах. Значит, ты должен очень много о нем знать, очень. Предположим, вы его похитили, пытали, выкачали информацию… Нет, не верится. Такое только в кино бывает. Он сам зачем-то все придумал. Интересно, где он тебя отыскал, такого? Ведь — как две капли…

— Нет, ты уж не отклоняйся от темы, — сказал Петр. — Ты почему пришла прямо ко мне, а не, скажем, к матери?

Девчонка подняла голову, глядя ему в глаза по-взрослому серьезно:

— Потому что мать изменилась. Ей так гораздо лучше. Уж это-то понять ума хватает…

— А тебе? — усмехнулся Петр.

— И мне.

— Понятно…

— Да ничего тебе не понятно! — взвилась Надя. Успокоилась, заговорила тише: — Понимаешь, все пошло совершенно по-другому. Жизнь вдруг стала совершенно нормальной. Без… всего этого. Ты меня прекрасно понимаешь, папочка?

— Ну, — сумрачно признался он.

— Вот… И я свободно вздохнула, и мать на человека стала похожа. Вот и скажи ты мне честно — когда это кончится? Чтобы мне приготовиться. Или… Ладно, коли уж пошла полная откровенность… Нельзя ли сделать так, чтобы все осталось по-старому? Как теперь? Тебе что, этого не хочется? Думаешь, я не видела, как ты на мать смотришь? И как она цветет?

«Бог ты мой, как она должна Пашку ненавидеть», — подумал Петр растерянно. И сказал:

— Интересно, ты сама-то понимаешь, какой в твоем предложении потаенный смысл?

— Понимаю, — выпалила она, ни секунды не промедлив.

— М-да…

— Что — «м-да»? — спросила она яростным шепотом. — Что я его, козла, ненавижу? А ты фотографии просматривал, прежде чем мне отдать?

— Я и пленку видел, — признался он.

— Тем более. Поставь себя на мое место, а? Ты бы его любил?

— Я бы его пристукнул, — признался Петр.

— Так то — ты. А я не умею, у меня не получится. Да и неизвестно, где он спрятался… Слушай, — сказала она с мольбой. — Неужели тебе не хочется насовсем? Насовсем им остаться?