Булгаков и княгиня
Шрифт:
Кира, навсегда твоя.
P.S. Письмо, пожалуйста, сожги».
– Фельдшер знает, – ещё чуть-чуть и Тася снова пустит слезу.
– Неужели? Мне всё равно.
– Скоро все будут знать, что ты себя травишь морфием.
– Это пустяки…
– Если не уедем отсюда в город, я удавлюсь.
– Делай, что хочешь. Только оставь меня в покое.
– Ты изверг! Зачем я полюбила тебя? Ах, боже мой, какая же я дура!
– Ой, ну сколько же
Странно, но я только сейчас заметил, что Тася некрасива. Чем-то она напоминает мне бродячую собачонку, с которой позабавились, а потом прогнали за порог… И с какой стати я на ней женился? Ведь мог бы и подождать ещё чуть-чуть, мог бы тогда встретить барышню, хотя бы чем-то похожую на Киру…
Я снова в забытьи. То ли это сон, то ли опять странное наваждение, вызванное морфием. Только моей милой Киры в этом наваждении больше нет. Есть тёмные тени, по сумрачным улицам идущие в неизвестность, в никуда. И я словно бы скованный с ними одной цепью, бреду, бреду за ними следом. Господи! Да сделай же ты что-нибудь!
Но вот я слышу голоса, вроде бы стою, затаив дыхание, у закрытой двери и стараюсь понять, что происходит там, в соседней комнате.
– Я не могу тебя понять. Неужели ты не видишь, что все эти неприятности в делах из-за того, что я несчастлив с тобой? А ты с таким удивительным равнодушием относишься к тому, что может быть причиной нашей общей беды.
– Почему никто и никогда не спросил, счастлива ли я? От меня умеют только требовать. Но кто-нибудь пожалел меня? Что вам всем нужно? Я родила тебе детей, и все последние годы слышу только про театр, да про коммерцию… Деньги, деньги, деньги! Где их достать, как, наконец, разбогатеть. И заимев солидный счёт в банке, уехать заграницу. Париж – мечта всей твоей жизни. «Комеди Франсез», Пляс Пигаль, посиделки у «Максима»… А я так… необходимый придаток, чтобы не ударить в грязь лицом перед почтенной публикой. Счастлив князь Юсупов, и Голицын тоже счастлив, и ты будешь счастлив… но только не со мной.
– Я вижу, что ты не любишь меня.
– Ничего другого тебе дать не могу.
– Увы, я знаю твои мысли, и мне больно за семью.
– Ну и знай… Знай, что и сегодня мы должны были увидеться, но он не пришел. И мне тоскливо.
– Одумайся, Кира! Я всё прощу, только не надо с ним встречаться. Так не должно быть!
– А я хочу! И ничего не могу с собой поделать.
– Я понимаю. Меня так долго не было. Ты оказалась в большом, незнакомом городе совсем одна. Рядом ни друзей, ни подруг… Но почему ты не общаешься с княгиней, с моей матерью?
– Для неё я не слишком родовита. Я выскочка, парвеню, ворона в эдаких павлиньих перьях!
– Ты не права, Кира! Господь с тобой! Мама желает нам добра. Уверен, у неё и в мыслях нет желания как-нибудь оскорбить тебя, унизить.
– Ты бы видел её глаза, когда она смотрит на меня…
– Помилуй, Кира! Выдумки! Выдумки всё это! – и после паузы вопрос: – Так что же делать?
Долгое молчание. И вот, наконец, я слышу до боли мне знакомый женский голос:
– Давай уедем! Уедем навсегда. Здесь ничего уже не будет.
И снова пауза.
– Возможно, ты права… А что, если
– Ты слеп, Юрий! Слеп, как и всегда. Ты и меня не смог понять. Не понял и того, что в России происходит. Открой глаза! Прежнего уже не будет никогда!
– Но как же… Нет, я так сразу не могу… Мне нужно посоветоваться…
– С кем? Завтра всех твоих знакомых по лицею поставят к стенке или же повесят на столбах. Чего ты ждёшь? Чтобы твои холопы снова пришли поклониться князю-батюшке, мол, мы никак не можем без тебя?
Тишина. Оба молчат. А может быть целуются? Тьфу, чёрт! Опять я о своём. А тут, может быть, решается судьба.
– Что ж, пойду договариваться о паспортах.
Князь уходит, а я остаюсь в отчаяньи, в тоске по загубленной любви… Так что же делать? Да только уповать на чью-то милость.
Господи! Прости и помилуй своего раба за всё, что я тут натворил. Зачем ты так жесток? Клянусь тебе всем дорогим на свете – я достаточно наказан. Знай, что я верю в тебя! Верю всегда, даже если на время об этом забываю. Верю душой, телом, каждой клеточкой мозга. Верю и прибегаю к тебе, потому что нигде на свете нет никого, кто бы мог мне помочь. Прости меня и сделай так, чтобы Кира вновь ко мне вернулась. И чтобы я избавился от пристрастия к наркотикам. Я верю, что ты услышишь мои мольбы и вылечишь. Избавь меня, Господи, от той гнусности, в которую я сам себя низверг. Не дай мне сгинуть, избавь меня от морфия, от кокаина, избавь от слабости духа и дай надежду, что всё ещё можно изменить. Поверь, Господи, я исправлюсь!
И вот уже сумрак в комнате рассеялся, и кажется, что на душе немного полегчало…
Да, как же! Полегчает тут. А вы попробуйте жить, когда думаешь только об одном – о том, с кем и что она делает там, в своей квартире. Я тихо позвал:
– Кира!
Однако никто не входит в дверь. Никто не сядет на постель и не погладит меня ласково и нежно. Но почему?
Ну как тут не понять – они, небось, уже собирают свой багаж, а я по-прежнему валяюсь на кровати. Скорей, скорей в Москву!
V
Как ехал в поезде, что говорил, что делал, не в состоянии в точности припомнить. Всё было словно бы во сне. Нет, не во сне, а в горячечном бреду, когда перед глазами возникают сцены, одна другой ужаснее и отвратительней.
Вот вижу сплетение тел на кровати в спальне… Сдавленные крики, стоны… Князь удовлетворённо улыбается, закуривает папиросу, а Кира гладит его по животу… Смеётся…
– Ты знаешь, он такой забавный…
– Кто?
– Да тот офицерик, врач, с которым ты пересылал письмо.
– Знал бы, что он такой «ходок», пристрелил бы ещё там, в госпитале.
– Ну до чего ты у меня ревнивый! – снова рассмеялась.
– Как ты могла? С любовником на этом самом диване, на котором я читал тебе стихи.
– Какие ещё стихи? Я что-то не припомню.
– Да-с, на этом вот диване…
Сказано это почти трагическим тоном, и вдруг:
– Ну и каков же он в постели?
– Юрий, Господь с тобой! Я не могу тебе рассказывать буквально обо всём.
– Нет, расскажи! – настаивает.