Бульон терзаний

Лукас Ольга

– У него есть друг, которому тоже захотелось завести преподавателя, я угадал? – поинтересовался Владимир.

– Не совсем. Но мыслишь в правильном направлении. На последнем уроке я дал своему безнадежному ученику дельный совет. Вместо трех тупых корпоративных тренингов и не менее тупого корпоративного Нового года сделать какой-нибудь спектакль силами коллектива. Это экономия денег – и всем удовольствие. В театр-то поиграть всяко приятнее, чем на тренинге пыхтеть.

– И что, он тебя послушал?

– Очень послушал, очень!

Весь загорелся. Думал, я и буду ему этот спектакль ставить, но я не могу. Я и так на сценречь время нахожу только потому, что занятия у нас почти ночью бывают, когда он все свои дневные делишки уже обтяпал. Короче, я обещал ему подогнать режиссера-постановщика. Тебе, Вилен, вот такой вот шанс выпадает. – Стакан сел ровно и развел руки в стороны, чтобы обозначить размеры шанса. Со стороны казалось, что он хвастается пойманной в Москва-реке средних размеров акулой.

– Ты мне, что ли, предлагаешь это? – сообразил Владимир. – Давай так. Я сейчас кофе выпью, и мы просто забудем, что был такой разговор.

– Но почему, Виленыч, почему? Хоть объясни, что тебе не так?

– Как говорит граф Обольянинов: «Не могу же я драться на дуэли с каждым, кто предложит мне двугривенный!»

– А своими словами – слабо сказать?

– Хорошо. Своими словами. Я не собираюсь унижаться пред нынешними хозяевами жизни, играть в театр с людьми, которые не имеют о нем ни малейшего представления, ради жалких тридцати или там сорока тысяч рублей.

– Во-первых, не жалких. Кто-то зажрался, по-моему. А во-вторых, можно и побольше выторговать, даже с твоей интеллигентной внешностью.

Тут подошел официант и принес на подносе кофе. К кофе прилагалось целое блюдо печенья, молочник со сливками, сахарница, причем щипчики лежали на отдельной, чуть надтреснутой тарелке. Посмотрев на это великолепие, Стакан объявил, что гулять так гулять, и надобно непременно заехать в «одно местечко», чтоб Владимир своими глазами увидел, чего он себя лишает, отказываясь от шанса заработать.

В «одном местечке» стены были обиты атласом, сверкали хрусталем люстры. Метрдотель, похожий на английского лорда, проводил чуть оробевших от такой роскоши артистов к столику, застеленному белой накрахмаленной скатертью. Принесли меню.

– Ой, завез я тебя, брат, разорю и по миру пущу, моя, моя вина, – полушепотом запричитал Стакан. – Здесь я был, мед-пиво пил на встрече с одним продюсером. Дельце не выгорело, так хоть закусил как следует за его денежки. Я даже в счет не посмотрел, пень корявый! Давай через кухню сбежим? Окно разобьем, а там дворами – и в дружественный Волоколамск?

Но было поздно. Официантка, строгая, как школьный завуч старой закалки, уже стояла рядом и бесстрастно ждала заказа.

– Пива. Вот этого, темного, по ноль пять, – храбро сказал Владимир.

Стакан пихнул его локтем и прошептал:

– Молоток, Володька, не теряешься в высшем обществе. Значит, не упускай свой

шанс! Ставь у мебельщиков спектакль!

– Смени тему. Пожалуйста. На любую другую, желательно – интересную нам обоим, – сквозь зубы прошипел Владимир.

Стакан выпрямился, как-то весь подтянулся и протрезвел, отбросил «батяньские» замашки и тихо спросил:

– Ты, кстати, когда в последний раз с Полозовым созванивался?

– С Лехой? – переспросил Владимир и задумался. – Пожалуй, весной. Да, точно, жену его хотел поздравить. Ее дома не оказалось, а он тоже был занят.

Сказал: «Вот, приближаюсь к финалу самого интересного дела своей жизни». И без подробностей. А я тоже спрашивать не стал. Не знаешь, что за дело? Фильм какой-то новый? Может, нам там место найдется?

– Со временем там всем найдется место. Это не фильм. Это жизнь его к финалу близится. Ехал грека через реку. Рак за руку греку цап.

Погасли разом все хрустальные люстры, миг – темнота, следующий – снова свет, и словно никто этого не заметил.

– Давно? – тупо спросил Владимир.

– Давно. Но он скрывает. И ты тоже смотри не проболтайся нигде! Желтая пресса – она, знаешь, не дремлет.

– Как они до сих пор не пронюхали.

– Потому что Гадючевский шифроваться умеет. Вот ты догадывался, откуда у него старший сын?

– В каком смысле? Из тех ворот, откуда весь народ.

– Не поспоришь. Только вот не он старшенького срежиссировал. До него постарались. Наш Змейбергсон, как бы это сказать…

– Женился на чужих грехах, – подсказал Владимир.

– Красиво излагаешь. Вот именно – на чужих. Ну и заодно вошел в нужную семью и стал своим в киношных кругах.

– А ты давно об этом знаешь? – ревниво спросил Владимир. Всегда дружили втроем, а он, значит, опять не в курсе.

– Да не. Я тут у него был. Хотел ему предложить спектакль для мебельщиков сделать. Даже предлагать постеснялся. Плохой совсем наш Докудзя-сан. Желтый лицом и почти погас.

– Как ты его назвал?

– Докудзя. Это «змея» по-японски. У меня младшая дочка увлекается всякими мультиками. Все карманные деньги на наклейки спустила.

Принесли пиво. Стакан говорил что-то еще, про своих детей и их увлечения, Владимир не слышал. Как же так, Леха? Как же так? Ты куда так рано собрался?

Расплатились, куда-то пошли. Вроде бы, ловить машину. Но сбились с пути и снова оказались в баре.

– Ты не спи, Виленыч. Я заказал еще по пиву и велел вызвать такси, – словно сквозь туман, послышался голос друга. Владимир открыл глаза. Под потолком болталась отвратительная люстра: тележное колесо на ржавой толстой цепочке, по краям – оплывшие свечи. Все, конечно, стеклянное, алюминиевое, электрическое, поддельное. Стакан живчиком скакал около стола, видимо репетируя завтрашний танец. В одной руке он держал фотографию известного артиста Хабенского, в другой – авторучку.