Бульвар под ливнем (Музыканты)

Коршунов Михаил Павлович

— Играй на скрипке, если не хочешь в шахматы. Сейчас играй! Для всех. Ты ведь их не приглашаешь! — И Рита показала на ребят. — Они тебе не нужны…

Ребята понимали, что Рита, может быть, и не права, но Андрей для них был все-таки «человек не из нашей школы».

— Заказываю твист! — крикнула Рита.

Тот, у кого следили ботинки, незаметно вошел в комнату, негромко спросил:

— Музыкально-литературный утренник, а?

Иванчик опять сказал:

— Не надо, Рита.

— Надо, — упрямо ответила Рита. — Я такой парень.

Выключили

радиолу, и в комнате образовалась тишина, та самая, при которой не знаешь, куда девать руки или куда деться вообще самому. Подобная тишина возникает в жизни непредвиденно и быстро делается безвыходной для того, по чьему поводу она возникла.

Рита стояла перед Андреем, заглядывала ему в глаза. Дерзкая, насмешливая, постукивала ногой. Андрей побледнел, губы его превратились в узкую полоску. Грудь его была неподвижной, и казалось, Андрей не дышит совсем.

— Витя, дай скрипку, — сказала Рита.

Витя принес из коридора скрипку и смычок. Рита взяла и держала теперь сама скрипку и смычок.

— Ладушки, ладушки… Где были — у бабушки… — Витя начал прихлопывать в ладоши и пошел по кругу.

Андрей побледнел еще больше. На лице только слегка подрагивали ноздри. Руки были опущены, застыли, и только слегка тоже подрагивали кончики пальцев. Он должен был принять какое-то решение. Немедленно! Это все понимали, и прежде всего сам Андрей.

Рита по-прежнему стояла, постукивала ногой. Едва-едва. Смотрела на Андрея. Держала скрипку и, совсем как Ладька, покачивала на пальце смычок. Так. Небрежно. Коричневый прутик.

Андрей выхватил у нее скрипку и начал отпускать на колках струны. Потом вдруг сорвал одну струну, и она повисла, как простая проволока… Потом — вторую, и она тоже повисла, как простая проволока…

— Зачем ты это? — попытался вмешаться Иванчик. — Что ты делаешь!

Андрей не обратил на Иванчика никакого внимания. Еще рывок — и оборвана третья струна. Потом он выхватил у молчавшей Риты смычок, поднял скрипку и провел смычком по единственной оставшейся струне. Он будто швырнул звук к ногам Риты. Андрей вначале не думал срывать струны, а хотел их только спустить с колков, кроме одной. Но так получилось… Он не владел уже собой…

— Танец на одной струне, — объявил Витя.

Андрей полным смычком и на полную силу начал играть ритмичный танец. Он посчитается за все, что с ним произошло в школе, потом здесь, в гостях у Риты! Чтобы Рита почувствовала наконец, как она поступает с ним!

Смычок прыгал, кувыркался. Андрей перебрасывал его за подставку и обратно, опять за подставку и опять обратно. А потом пальцами по корпусу скрипки, как по барабану, а потом опять смычком — и-а-а!.. И опять пальцами… Андрей оскорблял скрипку и себя. И пусть… II пусть… Вундергайгер! Ослиный мост!.. Но так он сейчас защищался и ничего другого придумать не мог. Он никогда ничего не мог придумать.

Ребята молчали. Только Витя Овчинников крикнул:

— Андрюшка, гений!

Рита

смотрела на Андрея. Она чувствовала себя виноватой во всем, что случилось теперь вот со скрипкой, с Андреем. Она знала, что умеет быть виноватой, но тоже ничего не могла с собой поделать. Никогда вовремя. И в особенности в ее отношениях с Андреем. Она их еще сама не понимала и как-то не хотела понимать, заставить себя это сделать. Почему-то для этого требовались усилия, и это ее смущало.

Глава четвертая

По коридору шел Всеволод Николаевич, директор. Он только что вернулся из Консерватории, где обо всем окончательно договорился — помещение для распевки хора, орган, рояли, артистическая комната, раздевалки, буфет. Надо предусмотреть и проверить все до мелочей. Лучше всего попытаться это сделать самому, так спокойнее. Хотя бы в той степени, в которой вообще может быть спокойным директор школы.

Всеволод Николаевич подошел к двери собственного кабинета, толкнул дверь — заперто. Пожал плечами и отправился дальше.

Директор заглядывал в классы, показывал руками — не отвлекайтесь, репетируйте. Сейчас нет чинов и званий, все равны в своей ответственности перед завтрашним днем. В одном классе — фортепьянный ансамбль. В другом — арфы. Бежали под пальцами струны, будто мелкие волны на ветру. В репетиционном зале собрался школьный хор. Тоже все были очень серьезными. Горел свет в нотной библиотеке. Там, известное дело, сидел Гусев. Директор решил в библиотеку не заглядывать — Гусева ему и без того хватает, — и он направился в учительскую. Только открыл дверь, как к нему подскочила диспетчер Верочка и начала обеспокоенно говорить:

— Звонил Савин-Ругоев. Приедет на концерт. Страшно-то как!

— Вы перепутали, Верочка. Савин-Ругоев, очевидно, просто приедет в Консерваторию по своим делам.

— Он спрашивал, когда начало концерта.

Из другого конца учительской прозвучал голос Ипполита Васильевича:

— Это я его позвал.

Старейший педагог школы сидел в своей среднего размера карете, и было непонятно, дремал он или о чем-то думал.

— Ипполит Васильевич, как вы могли… — опять обеспокоенно заговорила Верочка. — Пригласить знаменитого композитора так вот… К нам. — Верочка при этом взглянула на директора, ожидая поддержки, но директор молчал.

Ипполит Васильевич выглянул из кареты и качнул головой:

— Пускай послушает злодеев.

Голос у него был насмешливым. Насмешливыми были и его глаза под седыми низкими бровями. Брови были похожи на козырьки, опущенные в солнечный день над витринами.

— Юный господинчик показал мне свое сочинение. Полифонией увлекается. Имеет собственные мысли о Бэле Бартоке.

В учительскую заглянула комендант Татьяна Ивановна:

— Всеволод Николаевич, я вас повсюду ищу. Ключ от кабинета у меня. Там сидит Ладя Брагин. Занимается.