Бульвар Постышева
Шрифт:
— Давай её в помойку швырнем, — предложил Завод, увидев прямо под окнами мусорный контейнер, который, как и все помойки на свете, слегка дымил подожженным мусором.
— Давай. Посмотрим, как его разнесёт, — согласился Ткач.
Поднявшись на край отвала-насыпи, Женька взял гранату и крикнул в сторону помойки:
— Есть кто?
В ответ молчание. Из темноты, окружающей бак, даже кошки не выскочили.
— Я последний раз спрашиваю, есть кто? — на всякий случай спросил Ткач, потому что за бетонными блоками, приготовленными для стройки, могли гаситься влюбленные. — Нет? Ну, тогда не обижайтесь!
Ткач швырнул гранату.
Ещё в воздухе щелкнул замедлитель. Потом послышался удар о металл мусорного бака. Потом, как показалось, граната отлетела на асфальт. Потом, с высоты отвала, мы увидели яркую вспышку, резкую и низкую, как будто молния сверкнула параллельно земле. Мы непроизвольно
Откуда-то посыпалось стекло. Парочка влюбленных убегала темными силуэтами вдоль освещенных окон общаги от бетонных блоков за угол здания, причем, у женщины сильно хлопали об асфальт босоножки.
— Я так и знал, — улыбнулся Женька.
Музыка замолкла. На многих этажах в раскрытых окнах появились головы молодых людей:
— Что там, Витёк? — кричала голова с пятого этажа голове на втором.
— Хрен его знает — что-то жахнуло! — отвечала голова со второго всем остальным головам в окнах.
— Наверное, баллончик от лака? — предположила голова на третьем.
— Может быть, но тогда это очень большой баллончик, — недоверчиво согласилась голова на втором.
— А ты Веркину башку-то видел? Ей ведерный баллон надо! — пошутила голова на четвертом.
Почти все головы засмеялись, а одна женская сказала:
— У нас окно разбилось.
— Жарьте цыпочек — идем вставлять! — отреагировало сразу несколько голов.
Окна закрылись, музыка заиграла с новой силой, никто ничего не понял.
Мы спустились с насыпи посмотреть степень разрушения помойки, асфальта, стен и окон. Но в темноте ничего не было видно.
Наутро тоже следов никаких, лишь слегка почерневший асфальт. Но это и бумагу могли так поджечь — то есть, реально, никаких следов.
Но Завод старался отыскать запал, который должен был остаться целым — его не разносит, утверждал Заводской, и оказался прав. Запал нашли. Долго вертели в руках, рассматривая, удивляясь, почему же его не разносит, потом положили в карман и забрали с собой. Моей задачей было утопить его в Ангаре. Что я и сделал, предварительно ознакомив свою команду с этой новой и неизвестной пока для нас штучкой — запал РГД.
Так пролетел этот год. Ткач учил меня всему тому, что постигал в своей Армии. Я учился всему и ездил к матери на свиданья. Жил у тетки, харчился днём большей частью у друзей, много времени проводил с подружкой. Всё, вроде бы, ничего, но беда не приходит одна. Батыр демобилизовался из Армии (он на год раньше Женьки ушел), Женька приехал в отпуск, встретить Батыра, они нахулиганили по пьяному делу, одуревшие от встречи и впечатлений, и на третий день угорели: Ткач на пять лет, Батыр — на семь. Ку-ку! — готовьте передачи!
1980 — Новый
Необъяснимо, но опять ловишь себя на мысли, что писать, точнее, окунаться в прошлое, довольно трудно, особенно быть объективным по отношению к Ткачу. Мне тогда было неполных пятнадцать, Женьке всего девятнадцать, мальчишки, в сущности, судя по возрасту. Но мое восприятие его, как личности, всегда было как восприятие младшим братом старшего. И сегодня, даже с высоты прожитых десятилетий, мне чертовски трудно воспринимать наши отношения по-другому. Его мать и отец, которым тогда было меньше лет, чем мне сейчас, также не вписываются в модель объективного восприятия времени — мне кажется, что тогда они были куда более взрослыми, опытными, мудреными, чем я сегодняшний. Читая и перечитывая письма Ткача из Лагеря, хочешь — не хочешь, окунаешься в то далекое время, а ощущения таковы, что как будто письмо ты сегодня вытащил из почтового ящика и нужно сделать то, что он просит, потому что он ждет и верит, что ты выполнишь его просьбу, приедешь, привезешь.
Написанное выше, для нормальных людей, наверное, представляется жестоким или неправдоподобным, однако, поверьте, приходится сглаживать углы, чтобы не казалось, что все написанное не имеет смысла. Потому что оно действительно смысла не имеет. Скажите, в чем смысл жизни? Ответа нет! Ученые, философы, цари и многие другие смертные веками ломали головы, чтобы это понять и объяснить. Но объяснений не нашлось. Все просто живут — вчера, сегодня, завтра и всегда. Коротают деньки, надеясь на будущее. А мы жили в то время, не имея ничего, не надеясь ни на кого, не думая о будущем. Не было перспектив, лишь прожигание молодости в нелепой подготовке к чему-то такому, что нужно вынести, вытерпеть, а значит, быть готовым физически, морально, психологически, к возможной беде. Беда же себя ждать, скотина, не заставит. Она же — тварь — с подружками приходит. И не стучится — вламывается в дверь.
Наши игры изначально были контактными и, по-детски, безжалостными —
Вот так, разрываясь между чувствами, воспоминаниями, эмоциями и осознанием того, что всё пройдено и персонажи всего лишь шпана, по большому счету, а время давно утекло, ты всё равно не можешь обойтись без описания событий таковыми, какие они остались в памяти.
Никто никогда не знает, что у подростка в кармане и на душе. Все думают, что это безопасно!
Однако взглянем с другой стороны.
Тюрьмы, решётки, запретки, холодные зори в потной очереди с передачей в руках, свиданки, херанки, фуфлянки и прочая дребедень очень сильно влияют на мировоззрение. Тебе всего пятнадцать лет, а такое ощущение, что ты прожил жизнь. Твои сверстники лежат под торшером с томиком лирических стихов для внеклассного чтения, а ты паришься среди люмпен-пролетариата. Но!
На тебе дорогие, модные, яркие вещи, которые тебе оставил Брат Жека, уходя в Армию, ты молод, натренирован и силен. Всё это вместе взятое привлекает к тебе людей. Особенно женского пола. Чувствуется, что тебе не так долго на свободе осталось, вот и тянуться к тебе люди, как к прокаженному, — на твоем месте никто не хочет оказаться, но история болезни занимательная, с тобой рискованно иметь дело, но это и влечёт. Ты тоже это понимаешь и желаешь быстрее попробовать ВСЁ!
Приближался Новый 1980 год! В эту Новогоднюю ночь должно было случиться многое. Ну, во-первых, приходило новое десятилетие. Теперь мы осознанно готовились проводить семидесятые и встретить восьмидесятый. Для всех нас это было в диковинку: как так? — жили в семидесятых, и, вот те на, мы уже почти восьмидесятники. «Восьмидерасты» — как позже выразился Покуль. Это настраивало на лирический, возвышенный лад и взрослило. К тому же, «Бони эМ» выпустили новый диск «Бахама-мама». Во-вторых, нам впервые разрешили встречать Новый год практически всем классом, отпустив «детей» на всю ночь из дому. «А как не отпустить — им уже по пятнадцать?» Такие рассуждения, естественно, касались только девушек. В-третьих, нам официально разрешили выпить, оставив бутылку водки, шампанское и Новогодней еды в пустой квартире одноклассницы — Ольги Сизых, чья мать преподавала у нас математику, а посему считалось, что в её доме всё будет безопасно (надежно, культурно). А так как она (её маман) сказала, что уезжает к родственникам, а на самом деле встречает праздник двумя этажами ниже у соседей, чтобы проверить молодежь в разгар веселья, родители всех одноклассников дали добро. Хорошо, что она по непонятным причинам не проверила — мы-то тогда не знали, что она где-то рядом. И, самое главное, моя подружка уже неделю обещала мне «быть паинькой» этой священно праздничной ночью, потому что я её уже конкретно с этим донимал, а ей хотелось, чтобы это всё было запоминающимся! Уже все заколебались спугивать нас в темных подъездах, ворча: «Кода вы, наконец, поженитесь?». Даже её родители неоднократно предупреждали нас, чтоб в подоле им ничего не принесли, чем ещё больше нас провоцировали, давая понять, что детки выросли и их не удивим, если принесем. Она созрела, я готов — чего время терять? Нет, хочется, чтобы запомнилось — восьмидесятый год — красиво! Да, как скажешь! Лишь бы получилось! Впервые и навсегда!