Булыжник под сердцем
Шрифт:
Выпив чаю, я врубила телик и села вяло смотреть «Криминал», программу, в которую «могут позвонить все ваши друзья». Подразумевается, что это «общественная служба», но на практике очередной толстяк клеймит с экрана преступность. Сплошные сплетни и вуайеризм – в таком качестве шоу мне и нравилось. Особенно занимательно разглядывать на пленках видеонаблюдения расплывчатых серых парней, неумело пытающихся обнести какое-нибудь строительное общество. Большинство из них напоминали нашего соседа Гэри. С другой стороны, Гэри походил на Рядового Гражданина образца двадцатого века.
На этот раз коренастый
Я переключала каналы, задумчиво грызя губной пирсинг – плохая привычка, у меня из-за нее крошатся передние зубы. Я посмотрела одно, другое, а потом решила вырубить ящик и заняться дневником. Вот почему я столько всего помню. Каждый день я записываю свою жизнь в гудящую коробку компьютера, безжалостно ее препарируя – зачем? Для потомков? Никому не полагается это видеть. Забавно, хотя не смешно: все это время, каждый раз садясь за компьютер, я думала: хватит писать, какой смысл, моя жизнь скучна.
О, Джейми, ты не виновата в том, в чем тебя обвиняют. Мы с тобой были – и остались – последними жертвами Шона, он не прикончил нас, чтобы мы превратились в его живой мемориал. Мы виновны только в том, что верили: в нашей крошечной жизни мы в безопасности. Верили, что мы такие странные и альтернативные, настоящая богема – такие крутые, такие умные и всезнающие. Либеральные, открытые, свободные от предрассудков и неспособные удивляться. Слепые дети в зоне военных действий.
В ту ночь я написала в дневнике: «Я ненавижу Шона Пауэрса. Ненавижу его. Ненавижу. Я ненавижу этого мудака. Я хочу, чтоб он сдох, сдох, сдох».
Ну да.
32
В ту ночь я крепко спала – наверное, слишком вымоталась. Проснулась поздно и долю секунды не соображала, где я. Мне снилось, что я дома и снизу доносятся голоса родителей. Я резко проснулась: снизу и впрямь доносились голоса – Джейми и Шона.
Накинув ночнушку, я спустилась с чердака и услышала, как хлопнула дверь. Не задумываясь, я влетела в старую комнату Моджо и выглянула из бокового окна на Харди-стрит, как в ту ночь на вечеринке. Я шпионила за Шоном тогда и шпионю сейчас.
Он открыл дверь своего побитого синего фургона; высветленные пряди волос сверкали в холодном морозном свете. Чтобы лучше было видно, я наклонилась к стеклу, опершись на подоконник. Шон открыл дверь фургона. Что-то было в этой сцене – что-то неуловимое, оно вертелось в голове. Что-то связанное с… нет, улетело.
Я уже собралась уйти, как вдруг он посмотрел наверх. Прямо на меня. Взгляд его слепых ледяных глаз сомкнулся с моим, и мое сердце
Наверное, он запомнил, как я подглядывала за ним на вечеринке. Нет, странно – такое обычно не запоминают. Да, но это же Шон. Он помешан на всякой военщине – слежка, неизменная готовность, никто не застанет врасплох. Он часами распинался о спецназовцах, проводящих «разведку» в «зоне боевых действий» или «операции под глубоким прикрытием», в ходе которых «оперативники» постоянно должны быть начеку и ни о чем не забывать. Ничего не оставлять на волю случая. Значит, он у нас оперативник. А я тогда кто? Враг?
Все это промелькнуло в голове за долю секунды. Наверное, я выглядела как полная идиотка, а вот Шон показался мне… Невозмутимым. Спокойным. Даже задумчивым. Словно что-то высчитывал по ходу дела. Или взвешивал. В белесом зимнем свете его мрачное лицо было мертвенно-бледным, а прозрачные глаза – холодными и пугающими. Да, я испугалась. Теперь, когда я смотрела на него, и половины моей храбрости не осталось, а ведь он был за окном.
Я отвела взгляд и попятилась – подальше от Шона. Тот развернулся, залез в фургон и уехал. Слава богу, не бросился в ярости обратно в дом. По нему не скажешь, что он злился, – скорее наоборот. Но я знала, что Шон бурлил от ярости, – знала, и все тут. Не знаю почему. Может, потому, что я тоже бурлила. Да уж, два сапога пара.
Но Шона переполняло бешенство, потому что он злобный ублюдок. А я кипела праведным гневом мстителя – да! Конечно, я себя немного успокоила этой мыслью, но, если честно, я разозлилась, потому что этот козел меня напугал.
Внезапно мне стало дурно в темной отвратительной комнате – в комнате, где страдал Моджо. Я взлетела наверх, разделась, залезла в душ, а потом, немного успокоившись, пошла вниз к Джейми – делиться новостями и планом побега.
33
Когда я спустилась в гостиную, Джейми, конечно же, заваривала чай. Я уселась на диван, а она хлопотала вокруг с чашками и тостами. Я ничего не стала говорить до еды – лучше на сытый желудок.
Наконец Джейми стряхнула на пол крошки со своей клетчатой фланелевой рубашки и устроилась в кресле у камина, подсунув голые ноги под себя. Она сияла, она была счастлива. Ох ты черт.
– Послушай, Лил, это так странно. – Джейми покачала головой, потом задумчиво кивнула. – То есть правда странно. Я думала, ну, знаешь… я же говорила, да? Я считала, Шон – напрасная трата времени, я собиралась его бросить, честно. Но, блин, – какой поворот. Невероятно. Совершенно другой человек! Он так и сказал: «Джей, я совершенно другой человек. Ты открыла мне глаза». Он долго говорил, как по-детски себя вел, как глупо убегал к этой Лизе; он хочет, чтобы у нас было будущее. Сказал, что не догадывался, как привязан ко мне, пока не понял, что может меня потерять. Ладно, ладно, я знаю, о чем ты думаешь, – но он совершенно не врал, я же видела – никакой лжи, все открыто и прямо. Он честно изменился. Конечно, у нас бывают разногласия – у кого их нет? Но, знаешь, компромисс, и если ты встанешь на позиции другого человека, – это ключ к зрелым отношениям…