Бумага или волосы
Шрифт:
– Смеетесь, что ли?
– ответил вахтер.
– Денег-то нет, все бумажные деньги исчезли.
– Ну давай тогда серебро, медяки...
– Шутите!
– вахтер посмотрел на меня в упор.
– Монеты теперь единственная ценность. Только они и остались.
Я с досадой крякнул и отдал шоферу, стоявшему у меня за спиной, свои часы.
– Когда расплачусь, вернете, - предупредил я, - они у меня хорошие, с календарем.
Я вошел в редакцию, и моим глазам открылось ужасающее зрелище. Одни метались по комнате, как звери, попавшие
Ведь для газетчиков вся жизнь - в бумаге. Мы оживляем мертвые белые листы, и они начинают говорить. С утра до ночи мы утопаем в бумаге, - и вдруг, словно по мановению волшебной палочки, она исчезла! Все, все исчезло - документы, рукописи, папки, словари, книги, верстки, подшивки. Ничего нет. Только пыль... На проволоке, протянутой под потолком, грустно висели зажимы; нечего им было больше держать. А еще недавно здесь сохли фотографии...
В типографии и в экспедиции тоже творилось нечто невообразимое.
Вернувшись в свой отдел, я бессильно опустился на стул. Телефоны трезвонили без конца, но сотрудники не обращали на них внимания.
– Везде, везде, - бормотал кто-то, словно в бреду.
– Как, по всей Японии?
– спросил я.
– Да, по всей стране, одновременно. Точнее, в течение полутора часов, с трех двадцати ночи...
– А за рубежом?
– спросил я.
– Что говорят в иностранном отделе?
– Телетайп не работает. Пробовали слушать по радио... Кажется, во всем мире...
Зазвонил телефон. Мой собеседник схватил трубку.
– Да, да! Что-о?
– не дослушав, он со всего маху швырнул трубку.
– Объявлено осадное положение, формируются отряды самообороны, - сказал он.
– Нет, подумать только, какое величайшее свинство - творится такое, а написать нельзя!
– Осадное положение? Да зачем?
– изумился я.
– Ну, как - зачем? Начинается бунт. Толпа напала на банк. Ты только подумай, из банков исчезли все бумажные деньги. И банковые книги, и сберкнижки тоже... Магазины не продают товаров, боятся...
– А как же наше жалование?
– Какое там еще жалование! Тут не до этого, когда газета кончилась. Теперь вся слава достанется радио и телевидению!
Я попросил закурить.
– Пожалуйста, если ты это можешь курить, на здоровье!
– он усмехнулся и вытащил из кармана табачное крошево, завернутое в серебряную фольгу. Предупреждаю, что рыскать по табачным лавкам бесполезно: все трубки распроданы...
– Эй, кто-нибудь помнит телефон фирмы "КК"?
– крикнул репортер экономического отдела, появляясь в дверях.
– Я слышал, они там собирались выпускать пластмассовую бумагу. Теперь, поди, от радости до потолка прыгают. Ну, кто же помнит их телефон?
– Посмотри в телефонной книге.
– Поди ты... От телефонной
Он начал звонить в справочную, и когда, наконец, соединили, ему ответили, что ничем помочь не могут. Ведь они тоже смотрят по книгам, а книги исчезли.
Репортер выскочил из комнаты.
– Ох, уж эта репортерская жилка!
– вздохнул кто-то.
– Ведь знает, что писать не на чем, а все-таки побежал.
– Эй, ребята! Телевизор заработал!
– крикнул кто-то, и мы все бросились к голубому экрану.
Почему-то до этого ни радио, ни телевизоры не работали. Впрочем, это естественно - ведь и у них все передачи записаны на бумаге. Должно было пройти некоторое время, пока они там собрались с мыслями. Прекратилась даже радиосвязь. Говорили, что в приемниках тоже используется бумага. Ну, всякая изоляция, бумажные конденсаторы. Все это тоже исчезло, и аппаратура вышла из строя. Когда заработал наш телевизор, оказалось, что он онемел: не работал динамик. Растерянный диктор то появлялся на экране, то исчезал, смешно размахивая руками.
Постепенно прояснились огромные масштабы бедствия.
На заседании кабинета министров было устно объявлено чрезвычайное положение. Государственные учреждения были парализованы. Диктор, призывавший народ к спокойствию, сам дрожал, как в лихорадке.
– Слушай!
– ко мне подбежал главный редактор и потряс меня за плечо. Лети в Институт микроорганизмов. Кажется, там один ученый, мой знакомый, установил причины бедствия. Это сенсация!
– А что делать с этой сенсацией?! Ведь газеты-то больше нет!
– Напишем на листе фанеры и вывесим на дверях редакции!
– заорал он, стукнув себя кулаком в грудь.
– Вот где живет истинный дух газетчика!
Я помчался вниз по лестнице. У выхода меня поймал один наш молодой, подававший большие надежды обозреватель.
– Послушайте, что будет с моим гонораром и с моими рукописями? Я недавно передал их в редакцию, - сказал он.
– Ведь я зарабатываю на жизнь писанием. Что же мне теперь делать?
Он был очень бледен.
– Даже и не знаю, что вам посоветовать... Впрочем, научитесь петь!
Я отмахнулся от него и выскочил на улицу.
Улицы выглядели чистенько и приятно: ни плакатов, ни объявлений, ни бумажного мусора.
Я смотрел то в окно машины, то на экран установленного перед задним сиденьем онемевшего телевизора, где появлялись, фразы, написанные мелом на классной доске. Судя по всему, бедствие принимало все более грандиозные размеры.
Во-первых, сгинули все банкноты. Банки, сейфы, кошельки опустели. А много ли у нас звонкой монеты? На финансовом фронте назревала невиданная катастрофа. Исчезли все ценные бумаги, все акции. Что-то творится на бирже! Как же вести деловые операции? Как установить, кому принадлежали акции, переходившие из рук в руки?! А банки-то, банки... Восстановить по памяти суммы вкладов невозможно, а верить на слово тоже нельзя...