Бумажные души
Шрифт:
Когда надзиратель откатил дверь, Нино встал и быстро вылез из машины. Туйя Хаммарстрём доставала снюс; жилистые руки казались непропорционально большими по сравнению с сухоньким телом, и Нино с любопытством смотрел на нее. Туйя сунула пакетик под губу и вытерла ладони о грязные рабочие штаны, после чего Элисабет стала знакомить ее с приехавшими.
Последним руку протянул Нино.
– Нино, – сказал он.
– Туйя… Может, помнишь меня?
Он кивнул.
– Туйя, пчелиная матка. Белый наряд и белый улей.
Олунду вспомнились объяснения
По дороге к дому Туйя стала рассказывать, что переделывает сарай в дом для своей дочери и ее семьи.
– Население Хаммерстрёммена увеличится с одного жителя до девяти. Совсем как в шестидесятые, когда в деревне занимались сельским хозяйством и хутор по ту сторону поля еще стоял.
Она остановилась на поросшем травой склоне за домом. Метрах в десяти от них, в тени двух яблонь, стоял белый деревянный улей.
– Кстати, вы нашли, где переночевать?
Элисабет покачала головой.
– На восемь миль вокруг – ничего.
– Тогда… Я почти закончила пару спален на верхнем этаже сарая. Так что если захотите переночевать – место есть.
– Годится, – сказал Олунд.
Остальные согласились, кроме Нино, который не отрываясь смотрел на улей. Олунд понял, что мальчик не столько смотрит, сколько слушает. Когда Нино подошел к улью, послышалось тихое жужжание. В щели между досками было видно, как внутри вяло ползают пчелы.
– Это неопасно, – тихо пояснила Туйя. – Роились они три недели назад, когда я его тут застала. Аллергией он точно не страдает, учитывая, как его искусали.
Нино замер в полуметре от улья. Потом Олунду показалось, что слышит тихое гудение, похожее на то, что шло из улья. Все молчали, и вскоре в этой тишине стало можно различить мелодию, похожую на песню без слов.
Туйя шагнула к Олунду и зашептала, подтверждая его мысль:
– Он как будто поет с ними. В тот раз тоже напевал под жужжание, но потом его облепили пчелы. Я глазам не поверила. Хотя пчелы во время роения не опасны, они скорее жизнерадостны, но могут сильно покусать.
Дальше Туйя рассказала, что Нино за все время не проронил ни звука. Она пинцетом вынула жала, прижгла места укусов спиртом, а потом отвела мальчика на кухню и сделала ему несколько бутербродов.
– Отвернулась на минуту – а его как ветром сдуло. Я подумала, что он сбежал из какой-нибудь клиники, и позвонила в полицию.
Нино сел на траву и, все так же напевая, почесал плечо. Олунд знал, что под рукавом у него шрам размером с ноготь большого пальца. Врачи сочли, что это след от прививки, но Олунду и раньше случалось видеть огнестрельные ранения.
– Вечерняя Звезда стала Утренней Звездой. Стояли вместе, – произнес вдруг Нино и посмотрел на ясное небо. – Как мы. Всегда вдвоем, всегда вместе.
Потом
– Я пришел оттуда, шел два дня и две ночи, спиной к Утренней Звезде.
“На север, – подумал Олунд. – Или на северо-запад”.
– Мне так много нужно тебе рассказать, – продолжал Нино, глядя на лес. – Белый улей, белая корова… Белая гора, белая церковь… Белая вода…
Олунд и раньше слышал, как он говорит о горах, но церковь – это что-то новое.
Нино растянулся на спине посреди травы, закрыл глаза и снова тихо загудел под аккомпанемент пятидесяти тысяч пчелиных крыльев.
“Вполне вероятно, что в будущем психиатры и врачи захотят покопаться у него в мозгах”, – подумал Олунд, и тут Оливия спросила, сняв вопрос у него с языка:
– Здесь есть церкви?
– Ближайшая в Линселле, – ответила Туйя. – Деревушка у реки.
– Река – в смысле, Юснан?
Туйя кивнула.
– Там довольно много порогов. Может, он это и имеет в виду, когда говорит про белую воду. А церковь в Линселле точно белая.
Через сорок пять минут они попрощались с Элисабет и более или менее удобно устроились в огромном сарае Туйи Хаммарстрём. На пятерых вышло три спальни, и Олунд поспешно предложил распределить комнаты: ему не хотелось ночевать в одних стенах с Оливией. Само самой разумелось, что надзиратель будет присматривать за Нино; в той же спальне предстояло ночевать и Луве, который уже обзавелся капиталом доверия со стороны мальчика. Сам Олунд с удовольствием согласился на последнюю, самую маленькую спальню.
Хотя она была не такой уж маленькой – примерно с половину его квартиры в Хорнстулле. От пола до конька не меньше четырех метров, как и в других помещениях на верхнем этаже сарая. Всей мебели – узкая кровать у окошка, еще не снабженного шторой. Олунд подозревал, что его ждет бессонная ночь в странном молочном свете: и не сумрак, и не рассвет. Солнце взойдет уже в три часа. Олунд сделал несколько попыток занавесить окно одеялом, затолкав его в щели между толстыми бревнами, из которых была сложена стена, но одеяло упорно падало, и он сдался.
Достав телефон, он установил будильник, отметив при этом, что приема нет. “И здесь будут жить семеро внуков Туйи”, – подумал он. Подростки с интернет-зависимостью и малыши, выросшие с айпадами в руках. Рация в машине тоже не ловила, а значит, они не смогут связаться с Жанетт и Шварцем, которые сейчас в Фалуне.
Олунд откинулся на подушку и посмотрел в окно. Лес казался синеватой стеной на фоне неба, которое очень скоро потемнеет, а потом снова начнет светлеть. Станет серого нефтяного оттенка. Над вершинами елей угадывались звезды. Нино говорил о Вечерней Звезде и Утренней Звезде. И то, и другое – названия Венеры. Может, он выбирался из леса, ориентируясь по звездам? В таком случае не исключено, что он тем же способом сумеет найти дорогу назад, к месту, из которого пришел.