Бумажные души
Шрифт:
Жанетт прикусила кутикулу, и легкое жжение у основания ногтя отвлекло ее от тошноты. Шварц гнал машину на пределе скорости.
– Я понятия не имел, что у Квидингов есть частный самолет, – сказал он, когда они проезжали Ованмюру, очередной поселок из красных домов с белыми уголками. – Что “Сведавиа” говорит про самолет?
– “Сессна”, зарегистрирован на его норвежского издателя.
Эмилия отправила Жанетт ссылку на французскую программу отслеживания, и Жанетт наблюдала за перемещениями Квидингов по телефону. Две красные точки только что пересекли
– Квидинги скоро свернут на север, – заметила Жанетт. – Точнее, на следующей развилке, в Фунэсдалене.
– Откуда такая уверенность?
– Читал бы ты “Жизнь и смерть Стины” повнимательнее – сделал бы нужные выводы.
– Дорога как-то описана в книге? – спросил Шварц, когда они проезжали очередную идиллическую деревню с домами, выкрашенными традиционной для Фалуна красной краской.
– Методом исключения можно приблизительно определить район, довольно большой, но не бесконечный же. Плюс они прилетели в Рёрус, а не в Оре и не в Свег, так что…
– Да… Но у Пера бойкая фантазия. А вдруг он все выдумал? Это же все-таки роман.
“Фантазия у Квидинга изощренная, но не настолько же”, – подумала Жанетт. Однако она вынуждена была признать, что в рассуждениях Шварца имелся смысл.
– Кстати, на квадроцикле усидишь, если понадобится? – спросила она.
– Ну, нога же не помешает. Как думаешь, Квидинги направляются туда же, куда и Нино?
Жанетт кивнула.
– Похоже на то. Наверное, мы бы раньше это поняли, если бы не допустили одну оплошность.
– Хочешь сказать, ошибку?
– Да… Надо было показать Нино фотографию не только Владимира. Надо было еще показать ему фотографии Пера и Камиллы.
– Человек задним умом крепок, – заметил Шварц. – А почему ты думаешь, что он бы их узнал?
– Он не просто “узнал” бы Квидингов, – сказала Жанетт. – Он с ними знаком. Он близко знает этих людей.
Глава 61
Белая меланхолия
Я смотрю в щель между досками, которыми заколочено кухонное окно. Трое чумазых мужчин в черном выходят из усадьбы. Один из них несет курицу.
Пе и Эм предупреждали меня насчет воров и бродяг, но я слышала, как мужчины, осматривая дом, говорили, что усадьба разваливается и что с ней и возиться не стоит. Наверное, они больше не вернутся.
Время от времени Мария-Антуанетта хлопает белыми крыльями, крыльями, которые не умеют летать так же, как голова курицы – мыслить. Как спокойно эта дурочка сидит у разбойника на руках! Как будто думает, что с ними ей будет лучше. Они явно плотоядные и как только обнаружат, что Мария-Антуанетта почти не несет яиц, свернут ей шею.
Ощиплют и выпустят кровь, думаю я, глядя, как они исчезают в лесу. А из потрохов сварят суп и съедят.
Я возвращаюсь в кровать. У Видара все еще течет из носа, лоб раскалился. Зря я так торопилась уйти из
Если мы хотим жить здесь, мне придется каждый день где-то брать еду. В крайнем случае стану ловить рыбу, как учил меня Валле. Я представляю себе удочку с катушкой и мормышку. Да, удочка бы мне пригодилась, но она, наверное, сгорела вместе с их домом.
Но спички-то я захватила. Я выгребаю золу и ищу, с чем разжечь огонь в печи, чтобы спалить ядовитые цветы. Среди всякого дрязга на кухонном полу лежит стопка пожелтевшей грязной бумаги, и я начинаю рвать ее, чтобы сунуть в топку.
Бумага выцвела, она вся в пятнах сырости и крысиного помета, но видно, что это старые страницы книги или газеты.
Когда я рву одну страницу, грязь отделяется, и я не отрываясь смотрю на маленький портрет. Передо мной сделанное фотографической камерой изображение красивой темноволосой женщины – той же, что была в книжечке, которую Ингар прятал под кроватью, а я нашла.
Женщина в королевской короне улыбается счастливой улыбкой. Под портретом написано: “Помолвка 12 марта”, но остальное я не могу прочитать: страница запачкана. Я открываю заслонку, чиркаю спичкой и разжигаю огонь.
Я сую в печь страницу с портретом королевы. Бумага горит хорошо, думаю я. А безвременник – нет. Цветы просто чернеют и выделяют пену. Глядя, как прекрасное лицо королевы уродливо корчится в огне, а потом и вовсе сгорает, я вспоминаю все, что забыла забрать из деревни. Наверное, эти вещи постигла та же участь, что и бумагу, которая горит сейчас в печи. Потому что все, что я забыла забрать, было из бумаги – любимой пищи огня.
Нет. Я глупее самой глупой курицы.
Наверное, “Драгоценности королевы” сгорели дотла.
Книжка стояла на полке у моей кровати вместе с “Дон Кихотом” и “Путешествиями Гулливера”. А в картонной коробке остались все ноты и партитуры.
“И дневники”, – думаю я. Слезы наворачиваются на глаза, и я захлопываю печную дверцу. Я не прикасалась к ним с апреля, когда написала последние строчки и пообещала себе никогда больше не писать, но я не хочу, чтобы они погибли.
А может, они и смогли пережить пожар.
В отличие от Библии и “Уолдена” Торо, которые могли лежать на кухонной полке, дневники хранились в тайнике под половицей возле кровати. Может быть, они остались невредимыми.
Поджигать дом Старейшин я не стала. Переживет он пожар или нет – все равно, потому что в нем только мертвые предметы, да и есть нечего. Никакой еды, кроме гнили, пригодной лишь для гнуса, мух и других плотоядных тварей.
Да, придется вернуться в деревню, посмотреть, уцелели ли дневники. А еще после пожара в деревне могло остаться что-нибудь съестное, что можно перенести в кладовую. Главное – пресная вода. Я решаю подняться на гору, найти ручей, а потом поискать какую-нибудь еду в лесу. Если повезет, я успею обернуться, пока Видар спит.