Бумажные людишки
Шрифт:
Он укусил меня в лодыжку. Пару секунд мне казалось, что ко мне вернулась могучая мужская сила, но потом он навалился мне на колени и потянулся к голове. Я почувствовал его руки у себя на правом ухе и левой щеке и понял, что свободными пальцами он тянется к глазам. Джонни попытался стать между нами и Габриэлом, намереваясь — как я сейчас понимаю — оттащить стол с множеством стеклянной посуды, и на него набросились двое сидевших за соседним столом. Как я понял, волна истерии охватила весь зал, и солидные джентльмены в безупречных костюмах сцепились в потасовке. Перевернутые столы,
Осмелюсь сказать, у меня немного саднила кожа и болело место укуса, но и только. У меня был вырван клок бороды и пылало ухо, вот и все. Я даже не видел, что стало с моим гостем. Я очень крепко спал.
Когда наутро я спустился вниз, секретарь клуба уже стоял в зале. Вид у него был суровый — думаю, что взаправду. Он отметил меня в списке, который держал в руках.
— Мистер Баркли, я вынужден просить у вас отчета в том, что произошло вчера в ресторане.
— Меня нельзя беспокоить. Извините.
— Я вынужден буду доложить комитету.
— Если они захотят, чтобы я вышел из членов клуба, скажите, что я сделаю это без огласки.
— Я просто не представляю, во что станет починка нашей Психеи.
— Очень тонко подмечено, полковник, весьма удачная формулировка.
Полковник помрачнел еще больше.
— Следует ли понимать, что вы признаете свою ответственность? Если да…
— Какого черта? В определенной степени полагаю, что да.
Я пошел в кафе, где не было никого, кроме официантки и миссис Стони, сидевшей за кофеваркой словно каменное изваяние. Я ничего не взял, кроме кофе. Когда я подошел расплатиться, миссис Стони слегка растаяла.
— Миссис Стони, что вы думаете об этом?
— Не мне об этом высказываться, сэр.
— Да ладно вам. Больше мы с вами не увидимся, потому что, осмелюсь сказать, они меня выкинут. Так что скажите честно, миссис Стони, что вы думаете об этом?
— Ваша сдача, сэр. Благодарю вас, сэр.
— Мальчишки всегда остаются мальчишками, миссис Стони. Будьте здоровы.
Итак, я ушел. Вот, думал я, за моей спиной появилась новая тень, новый отрезок прошлого, которого следует избегать. Ибо даже я, при всем моем умиротворенном довольстве, немного стыдился бестолковой ресторанной потасовки. В книгах неимоверно преувеличивается то, что можно прочесть на лице. Но я не озаботился запоминать лицо миссис Стони. Есть выражения, которые написаны словно бы огромным плакатным шрифтом, и самые распространенные среди них — это презрение и неприязнь.
Глава XVI
Я сомневался, что выдержу возвращение домой, но дорога вилась себе и вилась, как будто все шло нормально. В этом-то и заключалась ирония, как вскоре выяснилось. Я думал о выволочке, которую мне устроила бедная Лиз. В конце концов, она не имела права ни на что претендовать, а Эмми давно уже исполнился двадцать один год. Что действительно
А потом Эмми встретила меня в дверях с красными глазами.
— Она ушла.
— Кто?
— Мама.
— Куда ушла?
— Ты… ты… черт побери, умерла, вот куда.
— Когда?
— Только что. Утром. Тебе повезло. Ты смылся.
Огромные слезы скатывались на опущенные уголки рта.
— Прошли годы и годы, Эмили.
— О Боже.
Будь я отцом, я обнял бы ее, а то и подставил плечо, чтобы дать выплакаться. Но я не был отцом, я был просто чужаком, ошеломленным тем, что на него вдруг свалилось. Она пыталась что-то сказать, но смогла лишь выдавить:
— Я… я… не могу…
Рот у нее раскрылся, и природа исторгла волчий вой из этого человеческого тела. Тогда я протянул руку, но она ее не заметила или не захотела. Она отвернулась и пошатываясь ушла, некрасивая, толстая молодая женщина. Ушла к реке, где, бывало, пряталась в детстве, когда внешний мир слишком уж доставал ее. Я зашел в холл, поставил свою единственную сумку и поднялся наверх.
Дверь «нашей» спальни была открыта, и окно тоже. Шторы были полузадернуты, от примул в вазе шел легкий сладковатый запах, словно символ всеобщего безразличия. Хвала безразличию! Из угла появился Генри, чуть менее веселый, чем обычно, однако заговорил он чуть ли не шепотом:
— Она не испытывала боли. Печень, понимаете ли.
Вот как повезло Элизабет! Из бесчисленного множества исходов она была вознаграждена именно этим!
Все, что полагалось, было сделано. Медсестра Генри, да и он сам, работали споро. Ее часы и кольцо ее матери лежали на прикроватном столике. Под белой простыней она выглядела монументально. Генри подошел к изголовью кровати, повернулся и кивнул мне. Покоряясь, как я понимаю, одному из ритуалов смерти, я приблизился и стал рядом с ним. Он сдернул покрывало до груди.
Элизабет выглядела поразительно похожей на себя. Кто-то стер алое пятно помады, и ее ненакрашенное лицо имело угрожающее выражение. Я сам удивился, почему так боялся изменений. Ничего особенного — просто лист опал.
Ее раскрытые глаза уставились прямо на меня. Весь мир мгновенно проплыл мимо меня и покрылся туманом.
Генри чуть ли не пританцовывал. Он нагнулся над ней и проделал какую-то хитрую операцию. Потом снова натянул покрывало.
Я обрел голос:
— Пенни. Драхмы. Оболы.
Генри взял меня под локоть и развернул. Мы вместе спустились по лестнице. Я подошел к буфету и достал не вино, а виски. Машинально предложил Генри, но тот улыбнулся и покачал головой. Я глотнул виски, и оно не пошло. От кашля я чуть не потерял сознание. Генри похлопал меня по спине. Велико могущество науки.
Наконец я распрямился. Генри прямо-таки сиял:
— Вам лучше?
Я подумал. «Лучше» — по сравнению с чем?
— Полагаю, что лучше. Да.
Генри радостно улыбнулся:
— Я все излечиваю… гм… Уилф.