Бумажный занавес, стеклянная корона
Шрифт:
Бабкин и Илюшин взглянули на камердинера, в эту минуту почтительно ставящего перед Богданом кока-колу в высоком хрустальном бокале на подносе.
– Вы не слишком похожи на телохранителя, Сергей, – с извиняющейся улыбкой пояснил тот. – Особенно на телохранителя господина Баширова.
– А подробнее? –
– М-м-м… Боюсь, я не в силах сформулировать объяснение так, чтобы это не прозвучало обидно для покойного. А в свете произошедшего…
Иннокентий виновато развел руками.
Грегорович осушил бокал так, словно там был коньяк, крякнул и вытер губы.
– Вот же сволочь! – с тоской сказал он и размашисто перекрестился. – Взял и помер, господи прости его душу грешную.
– Не сам помер, – поправил Макар Илюшин. – Помогли.
Грегорович несколько раз с силой дернул себя за бородку. Казалось, он пытается вырвать волосок, чтобы сотворить заклинание и вернуть Джоника к жизни.
– Ну не верю я, не верю! – с силой сказал он. – Кто бы мог захотеть…
Тут Бабкин не выдержал и засмеялся. Даже, сказать начистоту, загоготал.
– А что такое, что такое? – закипятился Грегорович. Камердинер с озабоченным видом немедленно подлил в бокал еще колы.
– Вы, может, забыли, Богдан Атанасович, но я присутствовал при скандале. Джоник наговорил вам всем на три удушения и две кастрации.
Грегорович взмахнул руками. Широкие рукава атласного синего халата взметнулись вверх, как крылья бабочки.
– Если бы за гадости убивали, наш, извини за патетику, музыкальный Олимп давно стал бы кладбищем.
«Да он местами и так!» – едва не брякнул Сергей, вспомнив одну певицу, которую перед каждым выступлением гримировали тщательнее, чем любого высокопоставленного покойника. Ни
Несмотря на все усилия, певица разевала рот с трудом и временами до того напоминала шевелящуюся мумию, что людей свежих при виде этого перфоманса охватывал суеверный ужас.
Грегорович приложил длинные пальцы ко лбу, оперся локтем о столешницу, прикрыл веки и замер, страдальчески сведя густые брови. Окажись поблизости Роден, выкинул бы своего «Мыслителя» как неудачную попытку и принялся ваять это прекрасное скульптурное лицо. Даже Сергей Бабкин проникся торжественностью момента и вместо того, чтобы дать сигнал Макару «валим отсюда», как собирался, отвел взгляд и вздохнул. «Переживает мужик. Грохнули гостя в хате, да еще и на тусовке. Та еще радость…»
– Что, опять жбан раскалывается? – сочувственно поинтересовался камердинер. – Я ведь предупреждал: будет плющить от шампанского. А вы меня послушали?
Богдан отнял руки ото лба и закатил глаза.
– Что ж ты за сволочь, Иннокентий? – простонал он. – Хоть в такой момент можешь проявить деликатность?
– А я что, по-вашему, делаю? – удивился Кеша. И ловким движением подсунул Грегоровичу под нос стеклянный стаканчик с бурно пенящейся жидкостью.
И снова Бабкин пропустил момент, когда этот самый стаканчик появился в руках камердинера. Впору было предположить, что тот, словно фокусник, вытащил его из рукава.