Бумажныйй театр
Шрифт:
Аусенция сбросила с себя пончо, и я увидел ее грудь, плоскую, но с огромными сосками, которые торчали вперед, словно большие пальцы. Соски эти, темно-лиловые, с малиновым оттенком, были похожи на два гриба, потому что каждый состоял из округлой и большей верхней части и нижней, тонкой, напоминавшей ножку. Аусенция велела мне сделать две петли на срезанных волосках и надеть их на соски ее грудей.
Когда я выполнил это, она попросила меня осторожно, чтобы не навредить ей, затянуть петли. После чего надела пончо, и на этот день все было закончено. Она без лишних слов проводила меня до двери, сказала прийти завтра, а потом запустила свою песню.
В
Едва дождавшись вечера, я отправился к Аусенции. Ее порог на этот раз проговорил: «Тяжело!» — словно ему было больно, что я наступил на него.
Аусенция стояла возле находившейся на полу большой тарелки. Тарелка была наполнена разноцветными предметами, которые издали напоминали конфеты или маленькие шоколадки.
— Что это? — спросил я.
— Это ты.
— Я?
— Да. Или правильнее было бы сказать, что это твои энергии, злые и добрые. Вот в этом камне, здесь, скрыто твое завтра, в том, другом, — твои страсти, здесь — будущие болезни твоих ног, это твоя голова. Это, зеленое, твой мужской член. И так далее.
— Не верю. Откуда у тебя все это?
— Значит, ты не понял. Ладно. Давай объясню тебе то же самое, но по-другому. У природы много языков. Человек постепенно, веками и тысячелетиями, забывал их, и наконец у него остался только один язык — его собственная речь, речь людей. Здесь у меня, в нашем деле, нам потребуются некоторые из таких забытых языков. Потому тут и стоит эта тарелка. В ней разными цветами представлены многие из тех языков, которые люди больше не помнят. Не помнишь их и ты. Не буду объяснять, как все они попали в мою тарелку. Тебе достаточно знать, что я принесла их из Анд. Теперь иди в лес, сорви с какого-нибудь дерева два листа и принеси их во рту. Они заменят тебе языки, которые ты забыл задолго до своего рождения.
Когда я принес два листа, она сказала:
— Это, из кости, завернутое в синее, — это твой нюх. Нужно сделать его способным заговорить на одном из тех забытых языков, чтобы он чувствовал, когда потеют желания или когда человек испытывает страх.
И она опустила лист на синий узелок. Потом подошла к своей тыкве, размешала содержимое соломкой и дала мне понюхать. Пахло чем-то горьким и резким.
— Запомни этот запах.
— Что это?
— Это «синий пот» — запах страха. Когда ты его почувствуешь, то будешь знать, что тот, от кого он исходит, сильно напуган. И в соответствии с этим ты сможешь поступить правильно. Вот этот сверток, в розовом, — твой ум. Нужно будет его немного подстегнуть. Ему придется поработать не на одном языке, а на двух. При этом я имею в виду вовсе не английский и испанский. Речь идет о тех самых забытых языках. Ты знаешь, что такое компьютерная мышь?
— Знаю. Она щелкает.
— Правильно. Но бывает и двойной щелчок. Вот так и должен работать ум. — И Аусенция опустила лист на этот второй сверток. — На сегодня все. Не забудь прийти в четверг вечером.
В четверг вечером я вышел из теткиной квартиры, закрыл ее на ключ и, отойдя на три метра, обернулся и стрельнул слюной в замочную скважину. Я остался доволен. В лесу стоял твердый куб тишины, в котором каждый звук зависал, как букашка в куске янтаря.
Когда я входил, порог Аусенции проговорил: «Погоди!» Аусенция сидела в своей висячей сетке так, что ее ноги свешивались через край. Вся она была умытой солнцем и совершенно нагой. Она не встала, чтобы встретить меня. Я обошел вокруг гамака и остановился возле ее ног. Они были слегка раздвинуты, и между ними виднелись две красиво
— Парит. Влажность и жара. Из леса. Ты не хочешь скинуть с себя эти толстые штаны?
— Хочу. Все время хочу. Они просто облепили меня.
— Так сними их!.. Так, поглядим на тебя…
И тут произошло нечто совершено неожиданное. Молниеносным плевком она стрельнула в мой член с такой силой, что я застыл как загипнотизированный, уставившись на нее. Тут она сказала:
— Ну, посмотрим, на что ты способен!
Я резко выбросил струю слюны и попал Аусенции прямо в ее замочную скважину между двумя косичками. Аусенция захлопала в ладоши, поманила меня к себе, и мы занялись любовью. При этом она так и не вышла из гамака, а я овладел ею стоя, через одну из его ячеек, покачиваясь вместе с ее сетчатым ложем. Когда все закончилось, она сказала:
— Теперь одевайся, да поживее, скоро начнут приходить девочки.
И надела поверх моей одежды пестрое пончо дона Эусебио.
Как раз в тот момент, когда она натягивала мне на голову шапочку, вошли две первые девочки. Одной было около семи лет, а другой, чернокожей, лет десять.
Я уселся на сундук, а они подошли и расстегнули свои рубашонки. Аусенция кивнула мне, и я принялся исполнять обязанности дона Эусебио. В тот день я стал шаманом-самозванцем. А каждая девочка дала по нескольку центов.
У меня было пять сеансов, а когда число желающих иссякло, Аусенция поставила свою пленку с музыкой и развалилась в гамаке.
— Теперь понимаешь, почему прежде, чем ты взялся за роль шамана, нам пришлось заняться любовью. Не сделай мы этого, ты бы постоянно возбуждался тогда, когда не следует. Колдун не должен распаляться желанием, осматривая женские груди…
С делами на этот день было покончено. Уже уходя, я решился наконец спросить о том, что давно не давало мне покоя:
— Аусенция, скажи, почему тебя прозвали Глубокой Глоткой?
Она улыбнулась и ответила:
— Я не уверена, что следует показывать тебе почему. Подумаю до следующего четверга. Потому что, если я это сделаю, ты больше не захочешь заниматься со мной любовью, как сегодня. Больше ни о чем не спрашивай…
Когда я пришел к ней в следующий четверг, она не лежала нагая в гамаке, как в прошлый раз. Аусенция была одета в черные кружева и слегка покачивалась, сидя в гамаке. Подозвав меня движением руки, расстегнула на мне одежду и после этого проделала нечто такое, чего мне не забыть никогда. Она принялась постепенно засовывать меня себе в рот, словно куриную ножку, продолжая при этом покачиваться в своей сетке. Вперед-назад, вперед-назад, все глубже и глубже, пока я целиком не утонул в ее глубокой глотке. Я ужас как перепугался. Тут она начала меня заглатывать. Проходили долгие, все более и более сладкие секунды, а она глотала, глотала и глотала меня, глотала минутами, часами, неделями, глотала всю осень и всю зиму. Когда год подошел к концу, все было кончено. Я стал кем-то другим, кем-то иным, кем-то неизвестным самому себе.
Так я узнал, почему у Аусенции такое прозвище.
В тот день я принял только двух девочек. Как и положено, на мне были пончо и шапочка шамана. Одна из посетительниц оказалась совсем ненамного младше меня, при этом груди у нее считай что и не было. Я сразу почувствовал запах страха от ее кожи. Тот самый резкий и горьковатый запах «синего пота». Она боялась. Я погладил ее по голове, срезал у нее прядь волос и завязал по одному волоску на ее сосках. Они сразу немного покраснели и набухли.