Бунин, Дзержинский и Я

Матонина Элла

Уже в дверях он еще раз поцеловал Саниной руку, а Катя смущенно и растерянно попросила разрешения поцеловать ее на прощаньи. И коротким трогательным поцелуем прикоснулась к ее щеке:

– Лидия Стахиевна, я так рада, что встретилась с вами и увидела, какая вы! Мне кажется, Чехов для вас и сейчас жив? Правда?

Санина не ответила. Закрыв дверь, она села на диван.

Не сиделось. Подошла к роялю, открыла крышку, стала наигрывать что-то печальное, эклектичное из Моцарта, Чайковского, Кюи, вместе взятых. А может, это было что-то свое?

Глава 16

Все в ней всполошили эти нежданные гости. А ведь действительно может случиться именно так, как предрекает этот мистер Гудмен. Чего только не понапишут. Ну и пусть, она к этому не причастна. Да и в самом деле, она уже давно похоронила в себе Лику Мизинову, эту юную, мятущуюся и беззащитную, в сущности, девушку. Беззащитную перед своей увлеченностью, добротой и состраданием к мужчине, умеющему излить перед ней свою душу. Пусть пишут, что захотят! Она не подогреет интереса к их роману ни одной своей строчкой! Но коли напишут, что Чехов благодаря ей стал великим писателем, это полная чепуха. Стоит прочесть его ранние письма. Все в нем было уже тогда – уверенность в своем предназначении, неуемное любопытство к окружающим, сострадание к ближнему… А главное, упоение работой, способность подчинять ей все, в том числе и любовь. Нужны были лишь время и жизнь во всех ее проявлениях, чтобы раскрылся его талант. А что она? Она лишь частичка его жизни.

О том, что она будет молчать, решено было давно. И обговорено с Саниным раз и навсегда.

– Сашуня, ни о чем не думай. Лики Мизиновой больше нет и не будет. Ни в каких ипостасях, ни для кого. Для меня смена фамилии – акт, не только связанный с замужеством, но и символический: я – Санина, твоя жена, была и останусь только ею.

Он не настаивал и не перечил, предоставив решение ей. А когда она его высказала, безуспешно пытался скрыть свое удовлетворение, а потом махнул рукой и прослезился:

– Я очень любил свою маму, люблю сестру. И почему-то уверен,

что женщины меня легче и лучше понимают. Я очень нуждался в друге-женщине, которая бы ценила и понимала меня, я хотел раствориться в ней, чтобы, как птица Феникс, возникнуть вновь уже другим! С новыми неиссякаемыми силами, с новой верой в себя, в будущее! Но до тебя ни в одну из женщин я не мог поверить до конца!..

Санин пришел с репетиции поздно, она уже легла. Дождалась, когда он довольно шумно принял ванну и вышел к ней в халате. Потом сел на краешек постели и с большим удивлением слушал ее рассказ о сегодняшнем госте.

– Молодцы американцы! Все-то они знают, везде норовят успеть, все купить! Положить впрок! Что ж, ты решила по-другому, и я никогда не сомневался в твоей интуиции и в том, что все твои поступки во благо! Спасибо тебе, моя родная! А деньги… Что деньги? Пока я жив и востребован – заработаю, ты ни в чем нуждаться не будешь! А я еще молод и могуч, – сказал он, шутливо распрямляя плечи и втягивая живот, – посмотри на меня! Так что никаких причин для беспокойства нет! Спи спокойно, завтра я скажу внизу, чтобы никакими звонкам и предложениями тебя больше не беспокоили!

Глава 17

Камышников оказался невысоким, седовласым господином с улыбчивыми карими глазами. Весь его облик излучал неподдельный интерес к собеседнику и уверенность в себе человека, изрядно пожившего в Америке. Он сразу дал понять, что знает о Санине все: и его настоящую фамилию – Шенберг, и о сотрудничестве со Станиславским, и о гастролях в Буэнос-Айресе в антрепризе князя Церетели. Как оказалось, родился и вырос Лев Маркович в Одессе, закончил в юности художественное училище, потом стал известным одесским журналистом, одно время редактировал газету «Южная мысль». В Америке с двадцатых годов, сотрудничал в разных русских газетах и журналах и даже сам издавал журнал. Он признался Санину, что в средине ноября исполнится ровно тридцать лет с того времени, как он опубликовал свою первую театральную рецензию.

Конец ознакомительного фрагмента.