Бунин и евреи

Уральский Марк Леонович

¹¹⁸ Есипов Валерий. Пусть мне “не поют” о народе (образ народа в прозе И. Бунина и В. Шаламова) / В кн.: IV Международные Шаламовские чтения. Москва, 18–19 июня 1997 г.: Тезисы докладов и сообщений. – М.: Республика, 1997. – С. 86–103: URL: http:// shalamov.ru/ research /19/

¹¹⁹ Буренин Виктор Петрович (1841–1926), русский публицист, театральный и литературный критик, поэт-сатирик и драматург консервативного направления.

¹²⁰ Есипов Валерий. Пусть мне «не поют» о народе (образ народа в прозе И. Бунина и В. Шаламова).

¹²¹ Безродный М. О «юдобоязни» Андрея Белого //Новое литературное обозрение. – 1997. – № 28. С. 100–125.

¹²² Азадовский

К. «Глаза Юдифи»: Бальмонт и еврейство // Новое литературное обозрение. – 2005.
– № 73: URL: http:// magazines.russ.ru/nlo/2005/73/aza5.html

¹²³ Там же.

¹²⁴ Реале Джованни, Антисери Дарио. Западная философия от истоков до наших дней. От романтизма до наших дней (4) / Пер. с итал. Под ред. С. А. Мальцевой. – СПб: Пневма, 2003. С. 433.

Глава I

Евреи в литературно-публицистической жизни России начала XX века

В данной главе мы ограничимся лишь самыми общими сведениями, касающимися участия евреев в литературной жизни предреволюционной России, с акцентом на те или иные его аспекты, связанные с литературной борьбой, в том числе конфликтом охранительски-почвеннических и модернистских тенденций, во многом определявшим духовный климат эпохи «серебряного века».

В обширных исследованиях, посвященных евреям в царской России – как запальчиво публицистических¹, наполненных неприязненными, а то и уничижительными коннотациями по отношению к этому некогда многочисленному и самому образованному (в процентном отношении) народу «империи сотен языцев», так и сугубо научных, претендующих на всесторонний исторический анализ², – отмечается, что в начале XX в. ассимилированные евреи массово устремились в русскую литературу, главным образом в журналистику и издательское дело. В социальном аспекте это явление подпитывалось тремя факторами – энергичным процессом русификации еврейской интеллигенции, отсутствием правовых препятствий заниматься литературно-издательской деятельностью на фоне повсеместного ограничения евреев в правах и резким повышением статуса «журналист» в России. Профессия журналиста, из разряда «щелкопер» превратившегося к этому времени в уважаемую и общественно значимую персону, в крупных российских периодических изданиях была высокооплачиваемой, а издательское дело весьма доходным предприятием. В этой связи представляется вполне закономерным, что образованная еврейская молодежь, в совершенстве владевшая не только идишем и русским, но и европейскими языками (главным образом – немецким), устремилась на ниву литературного труда, где можно было самовыражаться, критиковать реалии российского бытия и одновременно недурно зарабатывать. Вполне естественно, что «еврейская волна» привнесла в русскую литературу новые темы, чувствования и точки зрении. В первую очередь, здесь следует указать, конечно, саму еврейскую проблематику и декларирующие ее еврейские персонажи. Как уже отмечалось, до начала XX в. «еврей» в русской художественной литературе, претендовавшей на всечеловечность-всемирность³, существовал исключительно как отрицательный знаковый типаж⁴. В XX в. еврейские национально ориентированные публицисты «неоднократно констатировали своего рода антисемитскую традицию в русской литературе, от Пушкина до Чехова. Некоторые из них в недоумении останавливаются перед тем фактом, что гуманная по своим задачам русская литература лишь в евреях не видела людей и изображала их только лишь в смешном или отвратительном виде.⁵

<…>

Вся подлинная жизнь еврейства оставалась для русской интеллигенции книгой за семью печатями <…>. Салтыков⁶ мог рекомендовать русской публикеь для ознакомления с этим миром только рассказ польской писательницы (“Могучий Самсон” Элизы Ожешко⁷): “Те, кто хотят знать, сколько симпатии таит в себе замученное еврейство, и какая неистовая трагедия тяготеет над его существованием – пусть обратятся к этому рассказу, каждое слово которого дышит мучительною правдою”.

Впрочем, евреи не представляют в этом отношении исключения. Многое ли сделала русская литература для изучения других “инородцев”, населяющих Россию?»⁸

Ответ неутешительный – практически ничего. Классическая русская литература, окарикатурив поляков, немцев и евреев, краем глаза зацепила еще кавказских горцев, отметив присущие им пылкость и романтизм, но в целом неизменно выказывала удивительное равнодушие ко всему не русскому, к тому огромному этнокультурному разнообразию, с которым сосуществовал великоросский этнос. Из ста с лишним народов,

проживавших бок о бок с великороссами в Российской империи⁹, не один не удостоился серьезного внимания со стороны русских писателей. Даже все «украинское» оказывается на периферии русской литературы, как сугубо орнаментальное, симпатичное, но по сути своей не заслуживающее серьезного вдумчивого внимания явление культуры и духовной жизни. Что касается другого братского народа – белорусов, то их русская литература напрочь игнорирует, как бесцветную, не имеющую своих видовых особенностей, а потому не заслуживающую внимание людскую общность. В такой ситуации появление евреев на поле русской культуры, в первую очередь в литературе, естественно, вызвало резко негативную реакцию, особенно со стороны сугубых националистов, стало своего рода притчей во языцех в их полемической публицистике, постоянным поводом для обличительно-оскорбительных инвектив. Здесь, в качестве примера, можно привести писания Василия Васильевича Розанова – самого талантливого, глубокого и противоречивого выразителя взглядов консервативно-охранительского лагеря, который буквально вопиял в своих высказываниях, обращенных к мыслящей части русского общества:

«Услуги еврейские, как гвозди в руки мои, ласковость еврейская, как пламя обжигает меня, ибо, пользуясь этими услугами, погибнет народ мой, ибо обвеянный этой ласковостью, задохнется и сгниет мой народ («Опавшие листья: Короб первый») <…>

Сила евреев в их липкости. Пальцы их – точно с клеем, “и не оторвешь”, все к ним прилипает и они ко всему прилипают. “Нация с клеем”. <…>

Евреи делают “успех в литературе” и через это стали ее “шефами”. Писать они не умеют, но при этом таланте “быть шефом” им и не надо уметь писать. За них все напишут русские. Вся литература “захватана” евреями. Им мало “кошелька” они пришли “по душу русскую”. (“Опавшие листья: Короб второй и последний”)»¹⁰.

Принимать за чистую монету декларативную юдофобию Василь Васильича, конечно, не приходится¹¹, хотя в таких опусах как «Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови»¹² он явно выступает как политический провокатор, подливающий масло в огонь омерзительной антисемитской кампании¹³. Вот мнение на сей счет Дмитрия Философова¹⁴ – видного публициста и религиозного мыслителя, тесно общавшегося с Розановым:

«О, конечно, в статьях Розанова нет ни звука о “кровавом навете”, о деле Ющинского, о ритуальных убийствах¹⁵.

Розанов отлично знает цену этим нелепым наветам. Но тем ядовитее его статьи, тем ужаснее их внутренняя бесчестность. Еще А. А. Столыпин доказывал, что в ритуальные убийства никто из русских не верит и что легенда эта создается благодаря особой атмосфере, пропитанной ненавистью к евреям. Розанов эту атмосферу сгущает и, толкуя изо дня в день о тайнах еврейской религии, подбавляет к тяжелой нововременской атмосфере еще особо ядовитые пары своей тайнописи. Если такая тайнопись, ничего не доказывающая, а лишь вселяющая сомнение, бесчестна сама по себе, то розановская тайнопись бесчестна вдвойне»¹⁶.

С другой стороны, этот «большой писатель с органическим пороком»¹⁷, культивирующий политическую беспринципность, вкупе с «фетишизмом мелочей»¹⁸, как никто другой в русской культуре, исхитрился всех и вся «вразумить». И «консерваторам», и «прогрессистам», и евреям, и русским, и даже инославным мало не показалось. Особенно досталось Православной церкви. В 1911 г. будущий священномученик Гермоген¹⁹, тогда епископ Саратовский, ходатайствует перед Святейшим Синодом о предании «явного еретика» Розанова анафеме, а нынешний «святой праведный Иоанн Кронштадтский»²⁰, которого при жизни В. Розанов весьма чтил, молитвенно просит: «Господи, запечатлей уста и иссуши пишущую руку у В. Розанова»²¹.

Зинаида Гиппиус – один из авторитетнейших литературных критиков «серебряного» века, вместе со своим мужем Дмитрием Мережковским и другими членами знаменитого Религиознофилософского общества осудившая Розанова за его статьи в поддержку «кровавого навета» и «дела Бейлиса», по прошествии многих лет утверждала, что тогда якобы «не поняли розановского взгляда на евреев, не поняли, что Розанов по существу пишет за евреев, а вовсе не против них, защищает Бейлиса – с еврейской точки зрения. Положим такая защита, такое “за” были тогда, в реальности, хуже всяких “против”; <…> Розанов имел способность интимно говорить о национальном, совсем не задумываясь, как его могут понять или перетолковать»²².