Бунтующая Анжелика
Шрифт:
— Нет, право же, смешно, — повторила она. — Я спрашиваю себя, как после всего этого наши молодцы еще соглашаются мне повиноваться.
— Будьте покойны, сударыня: ваше влияние достаточно велико. Благодаря достигнутым успехам оно постоянно растет…
Анжелика помрачнела:
— Успехи? Победа? Нет, торжествовать рано. Ничто еще не решено. Королевским войскам пока не удается прорвать оборону Пуату, но ведь осада продолжается. На носу зима. Большинство земель в запустении, урожаи ничтожны, а голод кого хотите лишит мужества. На это и рассчитывает король.
— Внушите им, что наше дело победит, если мы продержимся до следующего лета. Король
— Мой милый аббат, вы рассуждаете, как стратег, такие речи не могут не убедить. Что сказало бы ваше церковное начальство, если б услышало вас?
— Они бы вспомнили, что в моих жилах течет кровь старого Ледигьера, того самого знаменитого гугенота из Дофине, что долго бунтовал против королевской власти. Хоть моя семья и обратилась в католичество, я еще в семинарии внушал моим наставникам некоторые подозрения. Так, может быть, они не ошибались?
Он говорил это, весело смеясь. Ветер трепал его кудри, нежная кожа потемнела от загара, плащ, шляпа с серебряной пряжкой и сюртук — все было потерто, испорчено пылью и непогодой. Его лошадь, зацепив копытом корень дерева, вдруг сделала большой прыжок, вынеся своего седока далеко вперед. Анжелика некоторое время смотрела ему вслед, потом догнала.
— Господин аббат, — начала она серьезно, — мне пора поговорить с вами. Вам не следует оставаться здесь. Я напрасно вовлекла вас в эту авантюру, не подобающую ни вашему сану, ни положению в свете. Вернитесь к людям вашего круга. Епископ де Кондон покровительствует вам, он всегда ценил ваши способности. С его помощью вы займете при дворе место, достойное вас. А может быть, вас снова призовет к себе господин де Лафорс. Надобно спешить, пока там не стало известно, что вы последовали за мной, пока не пострадала ваша репутация… Но вы молчите?
Молодой человек смотрел на нее в смятении, утратив самообладание под напором чувств:
— Вы изгоняете меня, сударыня?
— Нет дитя мое. И вам это хорошо известно… Но поймите, такая жизнь преступна. Вам не место среди отверженных.
— Но почему же? — в его тихом голосе она услышала страшное волнение. — Сударыня, я должен объясниться! Если вы думаете, что только преданность вам держит меня здесь, мне подобает вас в том разуверить. Да, это правда, моя жизнь принадлежит вам, но есть и другое… Я чувствую.., нет, я уверен, что вы правы в этой жестокой тяжбе, именно вы, сударыня… Я ведь тоже успел пожить при дворе. Почему же я не должен следовать за вами вместе с другими жаждущими, голодными, взыскующими правосудия? Подобно им, я верую в вашу правоту. Разве я виноват, если не только разум, но и сердце мое предано этой вере?
Анжелике прикусила губу, ее пальцы судорожно сжали поводья.
— Не ищите оправданий моим поступкам, — твердо возразила она. — Им нет извинения. Я только жалкая и мстительная женщина, моя ненависть душит меня…
Он поднял на нее большие испуганные глаза:
— Вы боитесь быть проклятой?
— Для меня эти слова утратили смысл. Я знаю только одно. Ненависть владеет мною, она одна дает мне силы терпеть невзгоды, сражаться, желать победы над врагом, даже радоваться иногда…
Увидев, как он опечалился, она резко продолжала:
— Почему вас так ужасает моя судьба? В сущности, все справедливо, мое место здесь, а
И помолчав, прибавила чуть слышно:
— Я приношу несчастье всем, кто меня любит…
Он не отвечал. Она искоса взглянула на его тонкий профиль и увидела, что губы его дрожат, а длинные ресницы трепещут.
Лошади меж тем скакали по крутой каменистой дороге, спускавшейся с холма, поросшего дремучей, дикой растительностью. Впереди показался замок Гордона де Лагранжа с четырьмя башнями по углам, весь в облаке золотисто-багровой листвы парка.
У путников не было нужды подавать сигнал, возвещая о своем прибытии. В этом отдаленном поместье, затерянном в дебрях Бокажа, их не могла ожидать засада. Здесь можно было забыть опустошенные войной местности, сожженные селения, яростные вооруженные схватки на песчаных равнинах, опасные засады в узких горловинах — все, что делает бои беспощадными. Деревни обезлюдели, крестьяне, кто еще уцелел, проводили лето, одной рукой налегая на плуг, другой сжимая мушкет. К концу сентября войскам короля удалось довольно далеко продвинуться в глубь провинции, опустошая все на своем пути. Жители разбегались при их приближении — казалось, они растворяются без следа, словно дым, лишая наступающих приятной возможности всех перевешать. Зато уж солдаты жгли все: хутора, крепости, посевы. В Версале уже шли разговоры о неизбежной капитуляции этого перепуганного сброда, когда, достигнув окрестностей Пузожа, победоносное войско словно сквозь землю провалилось. Оттуда перестали доходить какие бы то ни было вести. Край сомкнулся за спинами королевских солдат, как гигантские клещи.
Немногие выжившие, кому посчастливилось, по-звериному таясь в лесных чащах, достигнуть Луары и переправиться на другой берег, с ужасом повествовали о том, как на них нападали бесшумные тени ночи, о блуждающих огнях, что заманивали людей в трясину, о врагах, которые в самый неожиданный момент дождем сыпались из древесных крон, так что их жертвы, не успев вскрикнуть, уже валялись с ножом между лопатками. Солдаты короля несли огромные потери, и ни сила оружия, ни опыт офицеров не могли им помочь. Восставшая провинция пожирала их одного за другим…
Отчаяние воцарилось в войсках. Таково было следствие этой бесславной кампании: она погрузила в пучину безысходности и солдат, и высшее командование. Между тем наступала зима — время, когда королевское войско уж никак не могло бы отважиться на новую экспедицию.
Анжелика провела три месяца в замке де Лагранжа. Здесь она принимала предводителей заговорщиков, здесь беседовала с городскими бургомистрами, поверявшими ей свои сомнения. Они жаловались на голод, на то, что жители, посаженные на голодный паек, начинают роптать, что торговля в упадке и помощи ждать неоткуда. К счастью, хоть зима выдалась не слишком суровая.