Бунтующая Анжелика

Голон Анн

— Нет, как мать… — возразила она, посмотрев ему прямо в глаза.

Его взор затуманился. Он глубоко вздохнул.

— Я дал обещание, что никто другой не ляжет в эту постель, где она испустила дух.

— Ваш обет делает вам честь, мэтр Габриэль. Но не думаете ли вы, что она сама была бы рада отдать это ложе своему ребенку?

Купец снова глубоко вздохнул.

— Ну, уж не знаю… Вы так весь дом перевернете. Я думал, что малыш спит вместе со старшим братом. Но, правда.., я о чердаке тоже плохо вспоминаю, надо признаться. Ладно, идите.., делайте то, что решили.

Анжелика уже так запомнила дорогу на чердак, что взбежала

туда без свечи, перепрыгивая через ступеньки.

— Я пришла за тобой, — сказала она Лорье, который опять сидел на постели, широко раскрыв глаза, как совенок.

— Куда вы меня ведете?

— Туда, где тебе будет хорошо. Ты будешь возле твоего отца…

Она спускалась осторожно, неся ребенка на руках. Лорье восторженно смотрел на теплую комнату и отца, стоявшего в дверях, внюхивался в привычный запах жилого этажа. С кровати ему был виден отсвет огня в большой кухне по другую сторону лестничной площадки. Удивление заставило его заговорить.

— Я тут буду спать? Каждую ночь?

— Да, твой отец решил, что ты теперь уже большой, тебе полагается большая кровать.

— О, спасибо, отец.

Анжелика ушла налить масла в ночник. Когда она вернулась с сосудиком из красного стекла, Лорье уже уснул. Его головенка едва виднелась на подушке, он словно провалился в эту большую кровать, но непривычное ощущение благополучия совсем преобразило его лицо.

Мэтр Габриэль, стоя у изголовья, задумчиво смотрел на сына. Анжелика нагнулась и нежно провела рукой по бледному лобику ребенка.

— Человечек! — участливо проговорила она, потом подняла глаза на купца:

— Не сердитесь на меня. Я просто видела, как ему скверно.

— Не беспокойтесь, госпожа Анжелика. Думаю, что все хорошо устроилось. — Поколебавшись с минуту, он добавил:

— ..Нет, не все. Сегодня вечером, размышляя над Писанием, я укорил себя в несправедливом отношении к вам. Мне следовало дать вам аванс в счет жалованья.

— Вы не обязаны были это делать, мэтр Габриэль. Я знаю, что служанке полагается угождать новым хозяевам целый месяц, прежде чем получить жалованье.

— Но вы пришли ко мне, ничего не имея. А в Библии написано: «Не обижай наемника, бедного и нищего, из братьев твоих или из пришельцев твоих, которые в земле твоей, в жилищах твоих. В тот же день отдай плату его, чтобы солнце не зашло прежде того. Ибо он беден и ждет душа его». Вот я и решил дать вам это.

Он вытащил кошелек и подал ей.

— Солнце, правда, уже зашло.

Легкая насмешка противоречила его внушительной сосредоточенности. Анжелика подумала, что, родись он в другой вере и в другом городе, из него мог бы получиться остроумный эпикуреец вроде шевалье Мере.

— В вашем доме меня не обижают, мэтр Габриэль, — сказала она, улыбаясь. — Будьте уверены, я не собираюсь возопить на вас к Господу. Я никогда не забуду вашей доброты.

Уходя из комнаты, Анжелика стала догадываться, почему между нею и купцом так внезапно возникли какое-то взаимопонимание, какая-то близость, как бывает у людей, уже знавших друг друга в иных обстоятельствах. Конечно, она его уже встречала когда-то. Где же? Когда? По какому поводу он уже обращал к ней спокойную и великодушную улыбку, изредка озарявшую его твердое и холодное лицо?

Глава 3

Мысль, что мэтр Габриэль мог когда-то встречаться с ней, долго занимала ее, а потом как-то забылась.

Вечером, когда тетушка Анна

с гостями после молитвы удалялась на покой, он иногда позволял себе предаваться благодушной привычке. Он уходил в свою комнату выбрать одну из множества длинных голландских трубок, бережно набивал ее табаком и потом возвращался на кухню за угольком, чтобы зажечь ее.

Опершись о притолоку, он курил, поглядывая полузакрытыми глазами на большую комнату, где еще суетились слуги, дети и две домашние кошки. В такие вечера дети понимали, что настроение у него хорошее, и решались обращаться к нему с вопросами и рассказывать о своих делах. С недавних пор и Лорье стал на это осмеливаться. Он быстро менялся, учился постоять за себя и давал уже отпор насмешкам Мартиала.

Как-то держа его на коленях и ласково поглаживая по головке, Анжелика заметила направленный на нее задумчивый взгляд купца и решила предвосхитить ожидаемый упрек.

— Вам кажется, что мальчика не годится слишком ласкать? Зато посмотрите, как он окреп. И щеки у него стали румянее. Детям нужна ласка, чтобы они росли, мэтр Габриэль, как растениям вода…

— Я с вами не спорю, госпожа Анжелика. Я вижу, что благодаря вашим заботам из этого заморыша, на которого, признаюсь, мне было неприятно смотреть, получается здоровый ребенок… Я согрешил по несправедливости, отчасти по невежеству. Я лучше умею разбираться в качестве доброй водки или канадских мехов, чем в том, что требуется ребенку. Но меня занимает другое: почему вы так мало уделяете этой самой нежности собственному дитя… Конечно, вы заботитесь о малютке, но я не заметил, чтобы вы ее целовали, улыбались ей, просто обнимали хотя бы.

— Чтобы я? Чтобы я так делала? — воскликнула Анжелика, покраснев до корней волос.

Потрясенная, она взглянула на Онорину, сидевшую над миской жидкой каши. Ее обычно оставляли за столом, потому что она ела очень медленно. В последнее время она стала так сидеть часами, с ложкой в руке, устремив глаза в пространство. Анжелика приписывала потерю аппетита существованию в закрытом помещении после жизни на открытом воздухе. А может быть, Онорина страдала от недостатка внимания собственной матери? Какие соображения возникали за этими хитрыми и проницательными глазками? У нее участились вспышки гнева, раздражавшие Анжелику. Так удивительно и досадно было сталкиваться с упорным противодействием этой крохотной воли. «Ты злая!» — яростно выговаривала девочка, и Анжелика спешила уложить ее или передать на руки старой Ревекке, к которой малышка питала слабость. Анжелика наклонилась к Лорье. В нем она видела своих мальчиков, своих настоящих сыновей. Онорина же пока не была по-настоящему ее ребенком.

«Мэтр Габриэль прав, — подумала она про себя. — Это ведь моя дочь… Я приняла ее в свою жизнь, но не могу полюбить… Откуда ему это знать?.. Это для меня невозможно. Если бы он знал, он бы понял…»

— Вы привязались к моему сыну, — сказал мэтр Габриэль, слегка улыбаясь, — а я к вашей дочке. Никогда не забуду, как я нашел ее, бедняжку, брошенную в лесу, под деревом, и как она, щебеча, протянула ко мне ручонки, когда я ее разбудил.

Лицо Анжелики приняло такое выражение, что мэтр Габриэль раскаялся в том, что заговорил. Как человек, не привыкший иметь дело с чувствами, он смутился, закашлялся и, будто бы вспомнив о срочном деле, ушел из кухни. Лорье побежал за ним. Теперь каждый вечер мэтр Габриэль разрешал ему побродить на складе среди товаров.