БУПШ действует!
Шрифт:
— На базаре его прописка! — вставила соседка с птичьими глазами.
— Извиняюсь, граждане, — с усмешечкой сказал дядька Родион. — У меня — вот! — Он, прихрамывая, подошел к тете Варе, а ведь до этого бежал за Борисом, как здоровый! — Справочка. Тружусь и работаю. Шестой разряд. Даром что болезненный. Справочка…
Тетя Варя не стала читать справку. А он засмеялся, разводя руками, будто говорил столпившимся: дескать, все у меня в порядке, не подкопаетесь.
Ну, вот почему, почему и так бывает! Все видят, какой он плохой. Приехал
Тетя Варя сказала нам коротко:
— Поступил работать.
— Но ведь он же все тот же, — заговорили мы наперебой. — Барыга-спекулянт. Значит, опять обманул. Он ведьм хромает понарошку. Взять да раскрыть!
— Не так это просто, — вздохнула тетя Варя. — Такие люди хитрые. Всем вокруг вредят, лишь бы им одним хорошо было. От них на земле и горя больше и слез. И умеют приспосабливаться. Сразу не схватишь. Но бороться с ними надо. Обязательно надо. Чтоб не было их совсем. Нигде! Вот и старайтесь, — добавила она и ушла, оставив нас на углу Тургеневского переулка.
«Вот и старайтесь». Почему она так сказала нам? Разве мы тоже что-нибудь можем поделать с Родионом?…
Не уезжай, Борька!
Борис теперь каждый день занимается с Назаром и Люсей. Они не теряют ни минуты. Маша сказала, что они ловко придумали. Делают диктанты из учебника по ботанике.
А Вика сегодня снова раскричалась:
— Опять Цыпкина нет? И Кольцова не пришла! Целую неделю для БУПШа ничего не делают.
— Да как ничего? — выпучила глаза Маша. — А с Борисом?
— С Борисом, с Борисом! — передразнила Вика. — Помешались на своем Черданцеве.
Я возмутился:
— А ты… Ты просто равнодушная!
— Разведывай и молчи! — оборвала она. — Сам ничего не делаешь.
Ее послушать — она больше всех делает. Да ну ее! С ней уже и не советуется никто всерьез.
А к Борису мы сейчас не ходим, чтобы не отвлекать.
Только сегодня я увидел его. Около почты. И спросил:
— Ну, и как?
— Тридцать четыре, — ответил он быстро.
— Что — «тридцать четыре»?
— А что — «ну и как»?
— Как готовишься? — уточнил я. — Как у Демьяныча тебе?
Он выставил сразу два больших пальца — обеими руками.
— Слушай, Борька, — сказал я. — А тебе ведь запросто теперь у них насовсем остаться. Их двое. Старики. Помогать им будешь.
Я высказывал не свои мысли. Об этом мы говорили в БУПШе, и все решили, что Борису прямой расчет никуда не уезжать, а жить у Демьяныча. Вместо ответа он кивнул на вывеску почты:
— Тебе не сюда?
Мне было не сюда, но с ним договорить хотелось. Борис взял листок для телеграммы, что-то нацарапал на нем и пошел к окошечку — сдавать.
— Сыночек, — послышался дребезжащий голос. Рядом стояла сморщенная старушка с трясущейся головой.
Она держала в руках бумажки. — Будь
Ей пришел перевод. Надо было что-то переписать с паспорта. Мне еще никогда не приходилось этого делать. Я даже не знал, что и откуда писать. Но я сел за стол, на то место, где только что сочинял свою телеграмму Борька, и начал перелистывать паспорт с важным видом, чтобы старушка не подумала, будто я не умею. А она наклонилась надо мной и все говорила:
— Не забывает Кирочка, племянница, добрая душа, спасибо ей. И муж у нее такой же заботный, завсегда посылают. Вот здесь, сыночек, — ткнула она сухим, коричневым пальцем.
Я начал писать. А когда закончил, она затрясла головой еще сильнее.
— Спасибо, добрая твоя душа.
Не знаю, какая у меня душа, но, по-моему, никто не отказался бы заполнить бланк (тем более когда стоишь без толку). И все-таки было приятно, что старушка пошла от меня довольная.
И вдруг я вспомнил Вику, как она один раз требовала, чтоб я «охватил» почту и ателье мод. Я подумал, что, конечно, отыскать себе подходящее дело можно где угодно, но разве нужно так кричать, как Вика? Куда лучше сделать незаметно, как вышло у меня сейчас. Никто и не знает, что я помог старушке, даже Борис не видел: он как раз воткнулся головой в окошечко.
Может, еще кому-нибудь помочь? Я покосился по сторонам, но старушек больше не было. А Борис оторвался от окошечка и кивнул мне, направляясь к выходу.
— Сегодня там будет, — сказал он. — У тетки.
Мы молча зашагали рядом. Я взглянул на него сбоку — серый чубчик над черными широкими бровями, острые, пронзительные глаза. Толстые губы смешно оттопырены. И я подумал, что, наверное, все-таки и у Борьки добрая душа. И сказал:
— Слушай, Борька. Ты все-таки не уезжай, а?
Он усмехнулся и остановился — нам надо было расходиться в разные стороны на углу Лермонтовского переулка.
— Эх, Чапай, Чапай, — вспомнил он почему-то мое командирское имя и, взъерошив пятерней мои жесткие волосы, выпалил: — Сила!
— Победа! — отозвался я, шутливо вытягиваясь по струнке.
А он засмеялся и пошел, так и не ответив на мой вопрос. Он был старше нас. И хотя мы играли с ним на улице, как с равным, сейчас я понял, что он совсем другой. Как будто действительно взрослый. И от этого мне стало почему-то грустно.
Дома мама на меня заворчала:
— Почему долго? Тебя только посылай. Да еще и дед куда-то запропал.
— С ребятами он, — сказал я.
— Что малый, что старый, — вздохнула мама. — С вашим БУПШем и я скоро голову потеряю.
Я хотел полезть на чердак, чтобы записать про встречу с Борисом, но пришел дед. Мама и его встретила ворчанием:
— Хоть бы вы, папаша, сознательность не теряли, а то сам сделался как дитя подросткового периода.
Дед ухмыльнулся и подмигнул мне. И мне стало весело. Будто мы с ним одногодки — и дела у вас общие, и провинность перед мамой одна.