Бурелом. Книга третья

Булич Вера Сергеевна

«Он мне больше никогда не снится…»

Он мне больше никогда не снится, Постаревший деревянный дом С башенкой и солнечным крыльцом (Под ногою гнулась половица…) Как в чертах любимого лица, Каждую в стене морщинку знала. В комнатах неслышно обитала Музыка замолкшая отца. Сколько шло от стен родных годами Доброго и щедрого тепла! Неустанно он держал над нами Два больших бревенчатых крыла. …Говорят, осталось пепелище, И окопами изрыт весь сад… Но стоят деревья и шумят Там, где было некогда жилище. И забившись в чащу, не дыша, Как

людьми обиженная птица, Может быть, на их ветвях томится Дома бесприютная душа. 1940

В селеньях праведных

Если праведных есть селенья, — Нам дается в горе земном Этот свет неземной утешенья — Там стоит наш сожженный дом. Весь. как был, с террасой и башней, — В винограде густом стена — Еще солнечный, близкий, вчерашний, Но растаявший дымкой сна. И все яблоневые деревья, Что в саду когда-то росли, Среди облачного кочевья Вырастают из райской земли. По особенному, по другому Там сияет закатный час. И отец мой бродит по дому, Поджидая к себе всех нас. 1940

Над могилой отца

Над могилой отца в колокольном просторе Плыло утро воскресное в ясных лучах. Голубей воркотня над церковном притворе, Голос памяти вечной, роса на цветах… Над гранитным крестом шелестел без умолку Подрастающий тополь прохладной листвой. Под стеклом полинялые ленты из шелку. За годами года…Нерушимый покой. Над могилой отца проносились снаряды, Мерзлой глины тяжелой взлетали комки. И равняя с землею кресты и ограды, Шли по кладбищу гулкие броневики. Ни следа не осталось на поле изрытом, Там где лавой железной война протекла. Над гранитным крестом, на осколки разбитым, В дым и пламя обрушились колокола. 1940

«По чужой вечерней дороге…»

По чужой вечерней дороге Мимо темных осенних дач… Отголоском острой тревоги Где-то слышится детский плач. Ни людей. ни огней. Только тучи Да печальная сырость в полях, Только шелест березы плакучей, Да шуршанье травы в колеях. Поездов далеких взыванья Так пронзительны в тишине. …Только ветер воспоминанья, Горький ветер навстречу мне. 1941

Сирень и ласточки

Изнемогают душные сирени От непосильной пышности кистей Надетольный зонт дает немного тени, И солнце жжет узоры скатертей. Все в башнях, трубах небо городское Над ласточкою — музою весны. Но ей ли, быстрой, думать о покое В самозабвенном счастье вышины. Лишь петь и славить синий мир беззлобный, Полуденную солнечную тишь… Но вдруг над улицами вой утробный Тревогу в небе возглашает с крыш. Опять — подвалы, узкие темницы, Сырые чревы каменных домов. Там наверху — горячий полдень длится, Там ласточки, сиянье облаков. И пышный цвет сирени изобильной… А здесь — томленье, холод, слепота, Тягучий запах плесени могильной И тяжесть непосильного креста. 1942

Розовый воздух

Прошумела в небе эскадрилья, На рассвете пробудив от сна, И опять лишь ласточкины крылья, Облака, заря и тишина. Как чудесно, выйдя из подвала, Подойти к высокому окну, Окунуться в воздух небывалый, В тепло-розовую тишину. Спят дома,

и улицы — пустые, Пахнет мелом липовый бульвар. Так глубоко я дышу впервые И благословляю утра дар. Много раз в подвал сбежим сегодня, Просчитав площадки этажей… Но запомню этот дар Господний, Всех даров чудесней и свежей. Лишь одно для сердца непонятно, Что над черным бедствием войны Розлит этот воздух благодатный Розово-медовой тишины. 1941

Гроза

Я слушаю. Полночь глухая. Июльская полночь душна. Тяжелой стопою шагая. Над городом бродит война. Стрельба из зенитных орудий? Воздушной ли мины разрыв? Что в этом прерывистом гуде Тревожит, в ночи разбудив? Над улицей ветер свободный Прохладную гонит струю И голос иной, благородный Я в грохоте вдруг узнаю. Не злоба людских измышлений Стальным прорицает жерлом, — Из душных июльских томлений Явился торжественный гром. Гремит первородным раскатом, Слепит полыханьем глаза, Потопом сбегает по скатам Небесного гнева гроза. Отмщенье и воздаянье. А души грешны и слабы… О если б услышать взыванье Архангела грозной трубы! 1942

Война

Разгром. Развалины и трупы, Осколки стекол, сажа, кровь. Слова беспомощны и тупы Бессильна кроткая любовь. Угрюмый ветер волком рыщет Среди истоптанных полей. Необозримые кладбища, Постукиванье костылей. С какой мольбой, с какой тоскою О том, чтобы предотвратить! — Нельзя оторванной рукою Свой лоб и грудь перекрестить. И плена злое униженье — На раны брошенная соль, И смерти страшное виденье, Неутихающая боль. …Как ночь текла в застывшем взгляде, Как выл на пепелище пес, Как снежный ветер трогал пряди Обмерзших неживых волос. 1941

Папироса «Беломорканал»

Папироса «Беломорканал» Фабрики табачной в Ленинграде. …Политрук сражен был наповал Финской пулею в лесной засаде. Ароматен тихий теплый дым Русской папиросы политрука. Политрук был молод и любим, Но внезапно грянула разлука. Русских женщин красота нежна, Любовались финны-офицеры. «Другу и товарищу» — одна, А другая — «от невесты Веры». Замело метелью бугорок, Бродит ветер по лесным могилам. …Серый пепел, тающий дымок… Звали политрука Михаилом. 1941

Радуница

Как весенние снега сквозные, Облака уходят от земли. Из могил подснежники лесные Синими глазами расцвели. По кустарникам запели птицы, Мхов намокших зеленеет плющ. В сумерках туман густой клубится, Реют сонмы отлетевших душ. Воздух вечереющий печален. Душ скитальческих восходит зов. От полей сражений, от развалин, От израненных в боях лесов. Это их в тумане колыханья Над деревьями чужой весны, Это их иссякшие дыханья, Недоснившиеся в жизни сны. В скорбный день молитвы поминальной От ушедших в землю от земли, Радуница, радостью пасхальной Души неотпетых утоли. 1942