Бургомистр города Верне
Шрифт:
Пока Терлинк, остановившись посреди комнаты, раздумывал, что ему делать дальше, одна из них пошла и закрыла дверь.
— Тереса! — тихонько окликнула Марта, склоняясь над сестрой. — Тереса, вот твой муж. Это Йорис. Ты меня слышишь, да?
Глаза у Тересы были закрыты, в лице ни кровинки, а по сторонам носа пролегли тени, такие густые, что казались грязью.
Тереса еще дышала. Это было заметно, это чувствовалось, и присутствующие невольно участвовали в ее усилиях, не отводя глаз от слегка вздымавшейся простыни и боясь,
— Тереса! Твой муж…
Она знаком подозвала к себе Терлинка, и тот машинально повиновался.
Он понял также, что должен нагнуться, хотя так и не сообразил зачем.
Его злило присутствие посторонних за спиной, и он чуть было не обернулся, чтобы сказать им это.
Но не успел. Веки жены дрогнули и несколько раз приоткрылись. Побелевшие губы тоже содрогнулись, чуть-чуть обнажив зубы, которые производили теперь впечатление не настоящих, а фарфоровых.
Он почувствовал, что держит в руке руку жены. Тереса не могла говорить и лишь смотрела на него, напрягаясь всем существом, чтобы вложить в свой взгляд некий вопрос.
На секунду почудилось, что она вот-вот заплачет. Что-то прошло, как ветерок по воде, по ее лицу, которое слегка исказилось, а затем застыло, хотя веки незрячих уже глаз так и остались открытыми.
Он не сразу решился отойти в сторону, и никто не осмелился побеспокоить его. Он понял, понял значение взгляда! Разве всю свою жизнь он не видел, как окружающие его обменивались такими же взглядами? Разве не с помощью этой уловки они говорили друг другу то, что имели сказать?
Тереса задавала ему вопрос. Простой и банальный. Остался ли он бургомистром или его свалили?
Терлинк не сомневался, что она имела в виду именно это. Он готов был поклясться, что она только и ждала ответа, чтобы умереть, что она дожидалась конца заседания, как дожидались его другие в «Старой каланче» или на главной площади.
Она знала, что…
— Отойдемте, Йорис.
Он дал отвести себя от кровати и увидел, как доктор Постюмес склонился над мертвой.
Терлинк не плакал. Не испытывал никакого желания это делать. Заколебался было, но ненадолго. Услышав хриплые рыдания Марии за дверью, подошел к двум старухам в трауре и невозмутимо объявил:
— А вас прошу уйти.
Вмешалась Марта:
— Но, Йорис, они нужны мне, чтобы…
Докончить фразу она не отважилась.
— Господин Терлинк! — запротестовала одна из них.
— Нет здесь господина Терлинка! Живо вон!
Он распахнул перед ними дверь и повернулся к врачу:
— Вы тоже, господин Постюмес.
— Я закончил и ухожу. Хотел бы, однако, принести вам прежде…
— Вы принесете мне счет с указанием вашего гонорара, и этого достаточно.
Неужели Марта и Мария не понимают, как ему не терпится оказаться у себя дома, раз и навсегда закрыв двери для всех чужих; неужели они не понимают, что эта потребность проистекает из того же принципа, что
Любопытно все-таки: он угадывал смысл взглядов Марты, как раньше смысл взглядов жены. Это были те же самые взгляды. Она боязливо следила за ним, напуганная его спокойствием.
— Что вы собираетесь делать?
Проще говоря, что он считает своим долгом делать.
— Скажите Марии, пусть сходит предупредит обойщика. Он наверняка уже вернулся из ратуши.
— Вы не находите, Йорис, что с этим можно повременить до завтра?
— Нет.
Тересе не место в этой комнате, куда она попала лишь по случайности.
Она не должна оставаться среди пузырьков, белья, всего, что напоминает о болезни. Да и сам Терлинк не хотел здесь оставаться.
— Обойщику надо объяснить, чтобы он устроил все в моем кабинете. Мебель можно сложить в столовой.
Марте, отправившейся отдавать распоряжения, пришлось оставить зятя одного. Когда она вернулась, глаза у него были по-прежнему сухи, лицо неподвижно, но веки у покойницы закрыты.
— В шкафу на площадке вы найдете нижнюю рубашку с кружевами, которую она надевала на крестины.
Имелись в виду крестины Эмилии. Терлинк не забывал ни одной детали.
— Она на верхней полке, в папиросной бумаге.
И заметив, что волосы Тересы словно поредели еще больше после ее смерти, он добавил:
— Там есть и чепец. Только не знаю, куда она его засунула.
Она снял белый галстук и пристежной воротничок, сменил лакированные ботинки на шлепанцы. Вернувшись, машинально раскурил сигару, но на пороге заколебался и потушил ее.
— Вы не можете делать это сами, Йорис.
— Почему?
— Если не хотите посторонних, оставьте на минуту нас с Марией. Уйдите к себе в кабинет. Я вас позову.
Терлинк даже не пожал плечами. Он сам обнажил исхудавшее тело жены и распорядился:
— Велите принести горячей воды.
Марта повиновалась. Она шмыгала по дому, силясь не шуметь и вздрагивая, если дверь случайно ударяла о притолоку. Только Терлинк говорил нормальным голосом и ходил не на цыпочках.
— Мария вернулась?
— Да. Обойщик внизу. Он говорит…
Терлинк не пожелал знать, что говорит обойщик.
— Я сам с ним условлюсь.
Обойщик был еще в черном костюме, который надел на заседание совета.
Он не знал, как держаться. Заранее подготовил подобающие слова:
— Прошу верить, господин Терлинк, что несмотря на…
— Прежде всего ступайте и поживее переоденьтесь, господин Стевенс.
Потом возвращайтесь со своим помощником и немедленно переоборудуйте эту комнату: в ней мы поставим гроб.
— Устроит ли вас, если завтра с самого утра…