Буриданы. Гибель богов
Шрифт:
Вот это сходство она и использовала, дальше, когда правильное состояние было поймано, все шло уже просто, слова арии говорили сами за себя, не было нужды что-либо придумывать – сожаление по поводу неудавшейся жизни, мрачные, предугадывающие скорую смерть мысли, отчаянный, искусственный порыв веселья, и беглый луч надежды, когда вдруг померещился голос Альфредо. Мизансцена, к счастью, была самая обыкновенная, она должна была сесть перед зеркалом, начать снимать – воображаемый – мейкап, а в начале кабалетты встать и посмотреть вдаль.
Но как только она спела первые ноты, Юрген вмешался.
– Секундочку,
Оркестр прекратил играть.
– Мадам Буридан, у меня возникла одна идея… – начал Юрген в микрофон, но не продолжил, а неожиданно вскочил и пошел в сторону сцены.
Мадам Буридан – это была она, Анника. Когда они с Пьером начали свою совместную жизнь и работу, сразу возник вопрос, под каким именем Аннике во Франции выступать. Свою фамилию Пьер отверг, она была весьма обыкновенной и не позволила бы создать вокруг Анники легкую таинственность, которую муж считал необходимой. Фамилия самой Анники, Лоодер, в эстонском написании выглядела бы глуповато, Пьер предложил поменять ее на французское Lauder, но это в свою очередь не понравилось Аннике, она не хотела, чтобы ее связывали с парфюмерной фирмой. Вот тут ей и вспомнилась девичья фамилия бабушки Виктории, которой дядя Пээтер уже пользовался в качестве псевдонима. Пьер эту идею одобрил, и она стала Буридан.
Поднявшись на сцену, Юрген подошел вплотную к Аннике и сказал приглушенно:
– Мадам Буридан, по-моему, эта мизансцена слишком обыденна. Я долго думал, как бы ее оживить, и сегодня ночью меня озарило. Тот текст, который вы поете – Виолетта словно обнажается перед публикой, не правда ли?
– Скорее, она разговаривает с собой.
– Ну, это почти одно и то же. В любом случае, в этой арии она до предела честна, так сказать, совершает духовный стриптиз.
– Возможно, в какой-то степени, – согласилась Анника неохотно.
– Ну так себя и ведите.
– В каком смысле?
Анника почувствовала, что краснеет.
– В самом прямом. Садиться не надо, останьтесь стоять, и с первой же фразы начните расстегивать платье. К quell'amor ch'e' palpito пуговицы должны быть расстегнуты, там сделаете небольшую паузу, а когда дойдете до Sempre libera, срываете с себя платье, отбрасываете и допеваете арию – словно вызов, стоя посереди сцены, лицом к публике. Все понятно?
Анника была так потрясена, что не смогла произнести ни слова. Пока она думала, что и как возразить, Юрген уже повернулся к ней спиной и спустился обратно в зал.
Джованни, который их разговора не слышал, посчитал, что обо всем договорились, поднял палочку и подал Аннике знак – первые ноты она должна была спеть без оркестра.
Хорошо, подумала Анника, петь я могу.
– …`e strano, `e strano… In core scolpiti ho quegli accenti!
На секунду вмешались смычковые инструменты.
– Sari’a per me sventura un serio amore? Che risolvi, o turbata anima mia? Null’uomo ancora t’accendeva, – продолжила она, но в музыку уже врезался голос Юргена:
– Стоп!
Джованни отпустил палочку, наступила тишина.
– Мадам Буридан, будьте любезны, начните раздеваться с первых же нот, а то вы не успеете…
Анника почувствовала, как вдруг все взгляды обратились
– Прошу с начала! – произнес Юрген требовательно.
Анника бросила умоляющий взгляд в сторону Джованни – ну скажи что-нибудь, защити меня, но дирижер, в повседневной жизни чрезвычайно скромный, даже стеснительный, смущенно смотрел в сторону, словно давая понять – это не мое дело, у каждого своя работа…
– Ну что ж, – подумала Анника. – Может, это и не так страшно…
Голых певиц она видела немало, это было словно манией – раздеть всех женщин, началось все с кинодив, дальше перекинулось в драмтеатр, а сейчас и в оперу. Правда, она сама всегда была уверена, что ничего такого никогда делать не будет, однажды, в начале карьеры, на нее в этой самой «Травиате» пытались надеть какую-то прозрачную хламиду, под которой было настоящее проститутское белье, однако она устроила скандал и костюм поменяли – но то случилось в провинции, где нравы были на ее стороне, директор театра отнесся к ее протесту с понимаем, и помощь Пьера даже не понадобилась – но тут был свободомыслящий Париж.
– …`e strano… `e strano, – начала она, подняла руку к верхней пуговице, но сразу же отдернула ее, как ужаленная.
– Нет, – сказала она, поняла, что интуитивно заговорила по-эстонски, и повторила по-французски: – Non.
– В каком смысле – нет? послышался на весь зал удивленный голос Юргена.
– Я этого делать не буду. Я певица, а не стриптизерша, – выпалила Анника громко.
При последних словах через оркестр словно прошел шорох и Анника сразу пожалела, что ответила так резко. Пожалела, но в следующую секунду подумала – к черту, конфликт, так конфликт.
Сердце билось, лицо пылало, может, было бы правильнее сойти со сцены и сесть в первый ряд, но Анника нарочно не двинулась с места – пусть видят, что она не боится Юргена. Она достаточно хорошо узнала западных мужчин – при всей внешней самоуверенности они были невероятно трусливы.
Однако, она не учла, что публичный бунт не оставляет Юргену выбора.
– Мадам Буридан, вы говорите так, словно вы считаете себя в чем-то лучше стриптизерш, – продолжил тот холодно. – Это опасное заблуждение. И вы, и они артистки, и ваше тело – это ваш рабочий инструмент.
– Мое рабочий инструмент не тело, а голос.
– В таком случае я советую вам переквалифицироваться в камерные певицы. В опере с такой философией делать нечего.
Последняя фраза звучала настолько категорично, что Анника поняла – теперь у нее нет выбора.
– Значит ли это, что я снята с роли?
– Если вы откажетесь выполнять творческую задачу, то можете интерпретировать это именно так.
Вот и все, подумала Анника. Прощай, Шатле, прощай, Виолетта! Конечно, она же не примадонна, с капризами которой считаются, она всего лишь одна из многих перебравшихся после падения железного занавеса с Востока на Запад певиц, таких, как она, великое множество, не разденется одна, это сделает другая, в вокале современный зритель все равно не разбирался, главное, чтобы фигура была тип-топ!