Буриданы. Незнакомка
Шрифт:
Она снова замолкла. Эрвин тоже молчал какое-то время, а затем спросил:
– Можно поинтересоваться, как фамилия вашего дедушки?
Было в его голосе что-то такое, что словно встряхнуло Незнакомку, она подняла на Эрвина удивленный взгляд.
– Арутюнов, – ответила она.
– Так я и подумал, – сказал Эрвин.
Он не стал ничего добавлять, потому что уже видел по лицу Незнакомки, что она все поняла.
– Значит, вы – Буридан?
– Да.
Солнце уже наполовину ушло в море, поднялся ветерок.
– Я тоже подумала… Конечно, не то, что вы Буридан, но что… Что вы
Эрвин заметил, что Незнакомка дрожит, снял пиджак и накинул ей на плечи.
– Нет-нет, мне не холодно, – сказала Незнакомка, и вдруг разрыдалась.
Было уже совсем темно, когда они ушли с пляжа. Незнакомка рассказала Эрвину все, что случилось с ней после гибели дедушки. Тбилисская тетя удочерила ее и, на всякий случай, дала имя поскромнее, попроще чем Лукреция – так она стала Анной. Своего отца она больше не видела, того вскоре после ареста дедушки вернули в Москву, и там он исчез, лишь много позже Лукреция узнала, что его тоже казнили. О матери Лукреция говорить не желала, сказала только, что как-то потом, уже взрослой разыскала ее, но ни к чему хорошему эта встреча не привела.
– Мы были друг другу чужими.
Она выросла в Тбилиси, а летом приезжала отдыхать к младшей тете, которая так и осталась здесь, в деревне, вышла замуж и родила троих детей. Потом Лукреция тоже вышла замуж, за однокурсника, грузина. Муж ничего не знал об ее прошлом, он был уверен, что ее зовут Анна, и она дочь той женщины, у которой живет. Тетя строго предупредила Лукрецию, чтобы она ни за что не рассказывала мужу о своей тайне, но Лукреция не послушалась.
– Я просто не смогла промолчать, – призналась она, – Подумайте, как строить жизнь, если между тобой и любимым человеком чудовищная ложь.
В свадебную ночь она во всем призналась мужу.
На следующий день он отправил ее обратно, к тете.
– Это был страшный позор, соседи были уверены, что он поступил так, поскольку обнаружил, что я не девственница. А я даже не могла никому объяснить истинную причину.
Муж был комсомольским активистом, надеялся сделать карьеру, с этой точки зрения даже брак с армянкой в грузинских условиях был изъяном, но если бы обнаружилось ее происхождение, он мог распрощаться со своими надеждами.
– Я сама виновата, следовало рассказать ему раньше, после свадьбы он имел полное право упрекнуть меня, что я его обманула.
Но брачная ночь все-таки состоялась, и скоро выяснилось, что Лукреция ждет ребенка. Когда муж об этом узнал, он стал ее материально поддерживать.
– Он не плохой человек, просто он – мужчина, и упорно хотел чего-то добиться в жизни. Тетя боялась, что он нас выдаст, но он никому не сказал.
Потом умер Сталин, ситуация изменилась, прошлое Лукреции уже не таило в себе опасности, однако муж за это время успел жениться на другой.
– А вы бы вернулись к нему?
– Не знаю. Возможно. Он все-таки отец Роберта.
Потом она стала задавать вопросы об Эрвине, и он рассказал, как попал в лагерь, правда, вышел оттуда живым, но потерял здоровье.
– Вы тогда лишились ноги?
– Нет, это случилось позже.
Он рассказал о неудачном браке, о том, как Тамара его не понимала и не желала понимать, как
– Мы словно из разных миров. Между нами нет ничего общего.
Он не стал рассказывать Лукреции, как КГБ пытался его отравить и послал за ним в Москву двойников – не стал, потому что вдруг почувствовал – кто знает, может это все и не так. Зачем КГБ какой-то инвалид, разве у них нет дел посерьезнее?
Потом им действительно стало зябко, и они ушли. Незнакомка – как Эрвин до сих пор про себя ее называл – помогла ему перейти рельсы и шоссе, последнее было особенно сложно в темноте, фонари приближающихся машин сверкали словно глаза хищников.
Выйдя на проселочную дорогу, Эрвин проводил Незнакомку до дома номер девятнадцать.
– Уже поздно, я не могу вас пригласить зайти, деверь спит, ему завтра на дежурство. Но приходите к нам обедать, тетя наверняка обрадуется, она часто вспоминает Буриданов.
Глава четвертая
Арутюновы
Эрвин спал спокойно, а под утро даже летал во сне. Такого с ним не бывало давно, обычно ему приходилось от кого-то убегать, чаще всего в поезде, мчась через тамбуры из одного вагона в другой, или даже лазая по крышам. Иногда он во сне видел шахту, лиловые своды, под которыми трудились люди в серых балахонах. Сцена была похожа на ту, что ему самому пришлось пережить, только еще красивее и еще страшнее, рабочие действовали в строгом ритме, как машины. Но сегодня все переменилось, он летал над Таллином, летал, словно плавал брассом, толкая себя ногами вперед и гребя руками, опасаясь только, как бы не столкнуться с телевизионной башней.
Вдруг он понял, что во сне у него было две ноги, и на секунду его затопила отчаянная надежда, которая, увы, погасла, как только он окончательно проснулся.
– Не унывай, – утешил он себя, – чудо ведь, что ты вообще жив.
Без помощи друзей он наверняка был бы мертв уже пятнадцать лет, его силы были на исходе, когда однажды вечером в бараке Латинист сообщил новость – сменился начальник лагеря, и новый ищет партнера по шахматам.
– Ты не играешь? – спросил он Эрвина.
– Немного, но я выбираю, с кем.
После этой реплики Латинист прямо накинулся на него.
– Ты, чертов эгоист, думаешь только о своей воображаемой чести! Тебе наплевать на то, что твои друзья в любой момент могут отдать концы. Начальник лагеря тоже человек, кто знает, как именно он попал на эту грязную должность, может, у него не было выбора. Если б он был полным кретином, то он в шахматы вовсе не играл бы, я, например, по сей день не понял, кто там король и кто королева («Ферзь», – поправил Эрвин машинально). И поскольку он вряд ли кретин, то можно надеяться, что он будет с такой ценной персоной, как партнер по шахматам, обращаться нежно, как с любовницей, вызволит его из шахты и назначит, например, культоргом. А культорг, ребята – настолько влиятельная должность, что позволяет немало сделать для друзей… Но разве наш Буридан пойдет на такое унижение, он скорее даст друзьям подохнуть, чем сядет играть в шахматы с приспешником товарища Джугашвили.