Бурная весна (Преображение России - 10)
Шрифт:
– Так же и я само, выше благородие! Аж точно сонечко мне в глаза вдарило, как вас увидел!
– вполне искренне и с дрожью в голосе отозвался Старосила.
– А как же ты сюда попал? По какому случаю?
– Да случай, как бы сказать, непредвиденный, ваше благородие, - понизил голос Старосила, слегка качнув головою назад, на вагон.
– Тело сопровождать был назначен.
– Тело? Чье тело?
– Так что подполковника Добычина, - еще больше понизил голос Старосила и закончил почти шепотом: - А этот со мной - полковой каптенармус Макухин,
– Вот ка-ак!
Ливенцев сделал несколько шагов по перрону, чтобы можно было говорить громче, и спросил, хотя не питал никакого расположения к Добычину во время службы с ним в одном полку:
– Как же все-таки он был убит, - при каких обстоятельствах?
– Обстоятельства такие, ваше благородие... бандировка была, - и найдись осколок на ихнюю голову, - в один раз упали - и не живые, - объяснил Старосила и добавил: - Я только до этой станции должен, а дальше не знаю уж, как: везти ли его будут на ихнюю родину, или здесь где поховают... Унтер-офицер этот, каптенармус Макухин, он, говорили так, из богатых людей, - вполне может и дальше ехать, - ему что! И даже гроб он достал не простой, а цинковый.
– Это был наш заведующий хозяйством - подполковник Добычин, - обратился к Обидину Ливенцев, а Старосила сказал:
– Вот рады будут все в нашей роте, как вы ее опять примете, ваше благородие!
– Ну вот, рады, что ты, брат, - не все ли равно, что я, что другой?
– Как можно, ваше благородие! Разве наша солдатня, она хотя бы какая ни на есть, не понимает?
– и Старосила почему-то поглядел при этом на Обидина и добавил: - Не в нашу ли роту и вы тоже будете?
– Нет, я в другой полк, - ответил, улыбнувшись, Обидин.
– Я тоже в другой полк, - его же словами ответил Старосиле и Ливенцев.
– Шуткуете?
– оторопел Старосила.
– Ничуть. Вполне серьезно! Даже в другую дивизию.
И, видя, что Старосила вполне непритворно опечален, хлопнул его по плечу, объясняя:
– С начальством ничего не поделаешь, - взяло и назначило в другую дивизию: там я оказался нужнее... Прощай, брат Старосила! Мне надо идти в свой вагон, - торопливо сказал он вдруг, обнял его так же, как и при встрече, и пошел, едва взглянув в сторону дочери Добычина и ее мужа Макухина.
– Вот не думал, что такая сидит во мне привычка к своей роте, извиняющимся тоном обратился он к Обидину.
– Великое дело оказались окопы, в которых вместе торчали, которые и заняли вместе с бою... А этот Старосила, он был толковый взводный, если бы в новом полку были у меня хоть немного похожие, стал бы я, как говорится, кум королю и сват Гаврику.
Обидин поглядел на него испытующе и спросил осторожно:
– То есть, толковый он был взводный в смысле защиты или как-нибудь еще?
– И защиты и атаки тоже, а как же иначе?
– немного удивился и тону и смыслу этого вопроса Ливенцев.
Кругом сновала толпа военных всяких рангов - шумная и однообразная,
Оттуда и туда резво бежали засидевшиеся санитары с чайниками. Там в одном из вагонов кто-то громко воюще стонал с небольшими перерывами; в то же время два военных врача, шинели внакидку, медленно прогуливались в тени около другого вагона.
На платформе тяжело двигались тележки с ящиками из новеньких веселых досок и фанеры, на которых что-то было написано, наляпано черной краской. То и дело слышались рабочие крики: "Посторонитесь!.. Дайте ходу!.. Поберегись, эй!"
Весна и тепло между тем заставляли многих забывать о том, что отсюда же не очень далеко до фронта, где очень часто ревут пушки и стрекочут пулеметы. То там, то здесь вспыхивал заливистый женский смех, заботливо подкручивались усы, молодцевато выпячивались груди, кое у кого украшенные белыми крестиками.
Но исподволь во все звуки вокзала, покрывая их, врывался сверху жужжащий, однообразный, ровный гул, и когда он заставил всех поднять головы кверху, послышались крики:
– Аэроплан!
– Немецкий!
– Почему же немецкий? Может быть, и наш!
– А зачем здесь наш?
– Немецкий! Вот увидите!
– Сейчас начнет бросать бомбы!
– Да что вы говорите!
– Говорю, что надо! А другого не видно?
– Кажется, нигде не видно...
Шеи всех вытягивались, наблюдая за полетом вражеского самолета; и в то же время все пятились назад, готовясь куда-то и как-то скрыться от губительной бомбы, которая, казалось, вот-вот полетит вниз на станционное здание, или на перрон, или на какой-либо из поездов, стоящих на путях в ожидании отправки.
Воздушная машина кружилась над станцией замедленно и довольно низко. Ни у кого уж не оставалось сомнения в том, что она немецкая. Спрашивали один другого: неужели нет орудий, чтобы сбить разбойника? Дамы сочли самым надежным укрытием зал первого класса и кинулись туда толпой...
Тревога оказалась напрасной, - аэроплан потянул к западу и наконец скрылся из глаз.
– Сфотографировал немец станцию и ушел, - сказал Ливенцев подошедшему к нему капитану-артиллеристу, - а бомб не бросал, хотя и мог бы.
– Вообще ведь они только приличия ради пишут о своем весеннем наступлении на нас от моря до моря, а на самом деле задирать нас желания пока не имеют, - отозвался капитан.
– Почему же все-таки не имеют желания?
– с живейшим интересом спросил Обидин.
– Ну, известно уж почему!
– усмехнулся капитан.
– О сепаратном мире с нами ведутся переговоры. Александра Федоровна вкупе с Распутиным стараются изо всех сил.
– Я даже слышал мельком, - вставил Ливенцев, - будто Распутин по пьяной лавочке говорил одному адвокату: "Если мы в марте не подпишем с немцами мира, - наплюй мне тогда в рожу!.." Адвокат этот распускал такой слух в феврале...