Бурное лето Пашки Рукавишникова

Дворкин Илья Львович

Сердце у Пашки тревожно и радостно билось. Ему нравились и этот грохот, гудки, суета, обилие всяческих вещей и окутывающий всю эту энергичную жизнь смолистый лесной дух.

Они подошли к трём стоящим борт о борт баржам, гружённым жёлтыми, как сливочное масло, досками, и вдруг услыхали обрывок разговора, который заставил Пашку замереть на месте.

Могучий дядька в майке, из которой торчали узловатые, как толстые корни, могучие руки, сказал:

— …ага, в Кайманачке. Одну там оставим, остальные

потащим аж в Сосниху.

Они услыхали только конец разговора, но этого было достаточно.

Пашка подошёл поближе.

— Дяденька, а до Кайманачки далеко? — спросил он вежливым голосом.

— А тебе зачем? — отозвался дядька.

— Да у меня там батя работает. Шофёр он.

— А! Не, до неё рукой подать. Километров сорок. Только этим калошам туда часа четыре шлёпать — против-то течения.

— А когда вы отплываете?

Дядька подозрительно поглядел на мальчишек и погрозил пальцем, но всё-таки ответил:

— Ночью. В час сорок. Ишь ты, батя у него. Не выйдет. А потом мать глаза проглядит. Небось за углом живёте, путешественники. А ну, брысь!

Пашка и Джамал молча отошли, но всё уже было ясно и без слов.

— А как же Володька? — спросил Джамал.

— Володька не пустит, — Пашка сокрушённо покачал головой, — если узнает, конечно.

— Что ж делать будем, а? — Джамал присел на корточки.

Пашку трясло от волнения.

— Понимаешь, Джамал, понимаешь, такой случай! Второго ведь не будет. Володька ехать не сможет, ему сегодня вернуться обязательно надо, хоть тресни. Но и без нас он обратно не уедет, станет искать, волноваться. Ему Даша башку оторвать обещала и оторвёт, уж ты мне поверь. Эх!

— Слушай, а давай ему записку напишем?

— А как отдать? Он нас сразу сцапает.

— Да… Погоди, а если мы не сами, а? Чтоб не видел, спрячемся где-нибудь. Он будет ждать, а мы кого-нибудь попросим, чтоб отнёс, и дёру, а?

— Ты гений, Джамал! Честное слово, ты гений!

Пашка от восторга даже подпрыгивал.

— Скажешь тоже, — Джамал покраснел от удовольствия и потупился, потом спросил: — А что мы ему напишем?

— Ну, напишем это… Всё чинно-благородно. Мол, на попутке. С шофёром договорились — и айда. Он в Кайманачку едет. А обратно с моим батей вернёмся. Не беспокойся, мол, а?

Пашка говорил не очень-то уверенно, и Джамал слушал, уставясь в землю. Уж очень им не хотелось врать Володьке.

Володька это Володька, самый лучший друг, и врать ему было противно.

Они не говорили об этом вслух, но каждый об этом думал про себя и каждый знал, что и другой думает то же.

— А может, написать, что на барже? — неуверенно спросил Пашка.

Джамал медленно покачал головой.

— Нет, Пашка. Он сразу на пристань прибежит, узнает. И цап-царап.

— Э, была не была!

Потом всё расскажем. Он поймёт. Это же Володька!

Решение было принято. Ходу назад не было. И настроение сразу изменилось, мальчишки повеселели.

— Пошли на почту. Бумагу возьмём, писать станем, — сказал Джамал, и они припустили вверх по улице.

С запиской всё получилось отменно. Отнёс её один маленький мальчишка, которому пришлось купить за это эскимо.

Мальчишка сунул записку Володьке и тут же молниеносно удрал.

Пашка и Джамал видели, как Володька прочёл её, завертел головой, бросился бегом за угол, но мальчишки уже и след простыл.

Володька яростно трахнул кулаком по крылу своего самосвала, и Пашка заметил, что губы его что-то быстро шепчут — ругался, наверное.

Володька присел на подножку, потом вдруг стремительно вскочил, забрался в кабину и поспешно куда-то поехал.

Пашка с Джамалом переглянулись и, довольные, подмигнули друг другу.

Итак, дело было сделано, всё сошло благополучно. Они ещё постояли в своей подворотне минут десять на всякий случай и только после этого, осторожно озираясь, вышли на улицу.

Времени у них было больше, чем достаточно, и прежде всего они решили перекусить.

На двоих у них имелось почти три рубля — целое богатство, и они, узнав у прохожих дорогу, отправились на базар.

Народу там было полным-полно.

Люди толкались между прилавками, заваленными сочными мястистыми помидорами, пупырчатыми огурцами, свежей, копчёной, вяленой рыбой и многими другими замечательными вещами.

Ребята купили себе буханку хлеба, по здоровенной копчёной рыбине неизвестного названия, по кривому тёплому огурцу и отправились обедать тут же в тень от забора.

Гул на базаре стоял такой, что разговаривать нормальным голосом было нельзя.

Орали торговки, шумели покупатели, яростно торгуясь, хлопая друг друга по рукам.

Невдалеке, привязанные к забору, вопили дурными голосами два взволнованных с вялыми покосившимися горбами верблюда. Очевидно, их, привыкших к степной абсолютной тишине, пугал и раздражал весь этот базарный ор.

Рыба была замечательная, но после неё сразу захотелось пить и пришлось раскошелиться на здоровенный полосатый арбуз.

Джамал ловко расколол его о колено, и мальчишки зарылись в душистую, сочную, вкуснейшую мякоть.

— Неправильно ешь, — пробормотал вдруг с набитым ртом Джамал.

— Почему? — удивился Пашка.

— Когда арбуз ешь, надо чтоб уши были мокрые, — серьёзно заявил Джамал.

Пашка сперва вытаращился на него, а потом так захохотал, что уронил остатки арбуза в пыль.

Джамал тоже смеялся.

Мальчишки совсем развеселились. Настроение у них было отличное.