Бурное море
Шрифт:
— Да хоть ты проснись! — тряс меня за плечи Полковник, в его голосе стояли слезы. — Уж скока время коло флажка рулю, а никого не разбужу. Ну! Да ну же!
Каких усилий стоило открыть глаза, подняться в рубку, застопорить ход! Затем спуститься в машину и заглушить двигатель.
Когда мы с Полковником возились на палубе, готовя ваер и якорь, — дед и Маркович спали возле лебедки, привалившись спинами к ней, а плечами друг к другу, да так сладко посапывали, что позавидовать можно. Краем глаза я видел маленькие фигурки судов на горизонте и большие черные дымы над ними: это флот валил на наш «огород» — ведь никто из них не верил, что мы по стольку берем именно «напасти», а не другой
Потом вышел на бак, посмотрел на смеющийся горизонт, освещенный низким предвечерним солнышком, разостлал брезент на теплой палубе, кинул под голову чью-то брошенную робу и с величайшим, райским блаженством развалился...
Потом услышал сильный толчок, сейнер задрожал весь. Такое бывает или при небрежной швартовке, или когда на камни налетишь. В обоих случаях вскакиваешь и бежишь смотреть, нет ли беды. Но на этот раз я открыл только глаза, надо мной склонились расплывчатые лица — хоть и расплывчатые, но я заметил, что они побритые, чистенькие, и не потом и рыбой пахнущие, а свежестью.
— Да они спят, — донеслось откуда-то из тумана..
«УЛИТКА»
I
Вот эта-то камбала-каменушка, эта «напасть» и помогла нашей «Четверке» выскочить на третье место по колхозу — с последнего-то! Про нас в ту осень говорили, что «Четверка месит по-черному».
Когда закончилась путина и был дан приказ по флоту о возвращении на базу, как же нам грустно было! Весь переход мы торчали на палубе — Полковник рулил, — молчали. Иногда только перекидывались шутками, но шутки были невеселые, про такие шутки говорят «как сквозь слезы». Особенно Джеламану не хотелось на берег; весь переход он в одиночестве стоял на баке, опершись на брашпиль, вертел, держа за тесемочку, шапку и смотрел на море. А оно, это море, эта кормилица наша, было прямо необыкновенно; я лично убежден, что оно было красивое необыкновенно потому, что прощалось с нами. До самой весны. Оно было тихое, светлое и улыбчиво-печальное, будто поникшее, если о нем так можно сказать.
Маркович тоже весь переход сидел на кнехте у борта, курил и смотрел на море...
В эту осень мы с особым старанием вытащили — не мы, конечно, тащили, а трактор — свой «МРС-4304» на берег, двойным слоем масла смазали все, что надо было смазать, покрыли суриком все, что надо было подкрасить, чтоб за зиму не заржавело, ненужной теперь проолифленной робой укутали световые фонари, иллюминаторы — чтобы не дай бог пурги не побили — и окна в рубке зашили деревянными щитами, кубрик, трюм, ахтерпик, цепной ящик, машинное отделение вычистили-вылизали до соринки.
Теперь отпуска, отгулы, пошивка новых неводов... Зима, словом. И эта зима для нас казалась самой долгой... Для нашего капитана, Володи Джеламана, думается, она была самой долгой.
Да, кстати, Полковника проводили в армию, и Джеламан подарил ему свою старенькую фуражку с крабом, и Полковник щеголял в ней по колхозу. А фуражка-то бывалая: чуть помятая, с позеленевшим от морской соли крабом... С надутой напыщенностью, подстраиваясь под фуражку, сам Полковник изображал из себя этакого видавшего виды рыбачину.
В эту зиму Джеламана поработила мечта — вообще говоря, думается, что если у человека есть мечта, то это прекрасно, я лично не представляю человека без мечты — хорошо научиться ловить рыбу, поймать ее на тот год много... С этой мечтой он засыпал, от этой мечты он улыбался, просыпаясь. Сам же он был рыбак от бога, каждой своей жилочкой и кровинкой. А по характеру — я, правда, уже об этом упомянул — упрямый до предела, отступления и компромиссы для него
Всем известно, что в рыбацком деле большое значение, а может, и главное, имеет удача — удача в самом прямом смысле этого слова. Ведь рыбацкая работа такая, что какой бы невод и на какую глубину ты ни бросал — пусть ты даже не рыбак, а всего лишь рыболов-любитель и кидаешь не километровый невод на километровую глубину океана, а всего лишь крохотную удочку с маленьким червячком с зелененького бережка, где растут такие симпатичные ивовые кустики, и то можешь поймать и пескарика с мизинчик, и щуку с руку, а может и сам сом поймается тебе, — ты можешь поймать и полный невод, что девать рыбу некуда — зацепил, например, большущий косяк, — можешь ничего не поймать только невод промоешь, а можешь вообще зацепиться неводом за скалу и останешься без невода.
И у Джеламана в душе и в голове в эту зим началась мучительно сладкая, трудная и всеизнуряющая работа — борьба за «удачу»: где она, эта рыба, и как ее поймать? На каких грунтах и на каких глубинах она родненькая, прогуливается-резвится, где и каким кормом кормится, где отдыхает-спит, какую воду — какой температуры и солености — любит. С сейнера он перетащил домой все промысловые журналы и карты и после работы в сетепошивочном цехе или капитанской учебы в кабинете у капитана флота забирался в Наташкину комнату и колдовал над картами и журналами. Наташка, рассадив своих куколок по стульчикам и скамеечкам, готовила им «обед», меняла платьица и платочки, а Джеламан, мурлыча себе под нос свою любимую мелодию: «Не надейся, рыбак, на погоду, а надейся на парус тугой, не надейся на гладкую воду, черный камень лежит под водой...» — сличал записи в журналах со своими отметками на картах и условными знаками, понятными только ему одному, обозначал что-то на особой, своей личной карте. Он пытался установить, найти, открыть систему жизни рыбы в северной части Берингова моря. Тут имело значение все: и корм, и течение, и соленость воды, и температура ее, и время, когда рыба идет на нерест. Надо было изучить и понять жизнь всех видов рыб, потому что одна рыба без другой жить не может, в природе ведь все устроено разумно и мудро. Имело значение тут и время цветения актинии, переселение звездочки и краба. А само морское дно, грунты? Ведь сколько там песчаных пляжей, илистых болот, водорослевых рощ и рощиц, всяких ракушечных свалов, ущелий, скал, гротов!
И вот как-то, когда Наташка напоила чаем своих кукол, а капитан дошел до слов своей песни — «злая буря шаланду качает, мать выходит и смотрит во тьму», — его вдруг осенила мысль: сделать макет морского дна, ну хоть самых главных «огородов», ведь все будет видно как на ладони!
— Наташа, у тебя пластилин есть?
— Ой, папочка, как ты меня напугал! Я думала, что случилось...
— Давай пластилин.
— На. — Девочка подала ему начатую коробку.
— Это все?
— Нет, еще есть. Куколки.
— Неси куколки.
Девочка принесла несколько фигурок, вылепленных из пластилина.
— Мало, Наташа, мало. Очень мало... А сколько сейчас времени?
— Скоро мама с работы придет.
— О! Магазин еще открыт. Одевайся!
— А игрушек мы купим?
— Купим, купим. Все купим.
Он быстро одел девочку, сам сунул ноги в валенки и накинул шубу. Посадил девочку на закорки и поломился прямо по сугробам.
— Ой, папочка, как мы спешим!