Бурсак в седле
Шрифт:
— Не надо бы тетку эту глупую стрелять, — тихо, неуверенно, подрагивавшим будто от простуды голосом произнес Эпов.
Глаза у атамана сделались белыми, бешеными.
— Пошел ты! — взорвался он. — Если еще раз вспомнишь об этом — застрелю и тебя. Понял?
Хоть и обещал Калмыков помогать голодающим станицам хлебом и продуктами при условии, что те покажут советской власти фигу и откажутся ее признавать, а казаки от советской власти не отказались— Более того — решили ликвидировать собственное казачье войско. Такое решение принял новый казачий круг, собравшийся в Имане. Произошло это в мае восемнадцатого года. Круг этот получил название ликвидацонного.
Атаман,
— Они с ума сошли!
В Пограничную прибыл подполковник Сакабе, сытый, холеный, чрезмерно спокойный, вызывающий зависть. Высокомерно приподняв одну бровь, он фыркнул, будто породистый восточный кот, которому хозяин вместо козьего молока предложил какую-то несъедобную затирушку из яичной скорлупы:
— Сделайте же что-нибудь!
Атаман испытующе глянул на гостя и ничего не сказал. Находясь здесь, в Пограничной, он мог опираться не только на японцев, а на более сговорчивых и щедрых англичан, на французов, заваливших Приморье своим знаменитым парфюмом и модной одеждой; мог даже договориться с американцами, но не делал этого — по велению своего старшего товарища атамана Семенова ударил по рукам с японцами… Может, совет Семенова был неверным, может, на косоглазых надо было посмотреть кошачьим взглядом, с презрительно поднятой одной бровью, как на него сейчас смотрит Сакабе, и демонстративно отойти в сторону? А?
— Ваше бездействие приведет к тому, что мы прекратим помогать вам, — грозно вскинув вторую бровь, произнес Сакабе. — Понятно, господин атаман?
— Где уж не понять, господин подполковник, — хмуро проговорил Калмыков, — тут даже еж без пенсне все разберет…
Сакабе был знатоком русского языка, но эту мудреную фразу он не мог разобрать и решил промолчать — слишком уж много в нем было загадочного… Причем тут еж? А пенсне? И что должен разобрать еж? Машину, танк, катер? Нет, в русском языке ноги себе сломает даже лошадь. Брови у подполковника сползли вниз, закрыли глаза, он покашлял в кулак и произнес, как обыкновенный деревенский мужичок, забито и безлико:
— Вот!
— Я организую несколько налетов на советы, — поразмышляв немного, сказала атаман, — это заставит большевиков поприжать хвосты.
— Хорошее дело, — одобрил предложение Сакабе, — горсть перца под хвост, — он поднял руки и несколько раз медленно хлопнул в ладони.
Атаман совершил с десяток налетов, но они ни пользы, ни политического веса ему не принесли — калмыковцев окончательно стали считать бандитами. Калмыков выругался: тьфу! Пообещал нескольким пленным казакам — сподвижникам вахмистра Шевченко:
— Скоро иностранцы захватят вашу землю, ваши огороды превратят в нужник, ваших жен переселят в хлевы. Еще раз тьфу!
Закончив свою пламенную речь, Калмыков велел всех пленных расстрелять.
Маленький Ванька как в воду глядел — в конце июня восемнадцатого года в Приморье пришли чехословаки и свергли советскую власть. Над Владивостоком взвились полосатые флаги — торговые, про которые здешние люди уже совсем забыли, и приморцы начали поговаривать об отделении их земли от России.
Это очень устраивало иностранцев. Подполковник Сакабе вновь приехал к Калмыкову.
— Подкиньте-ка дровишек в костер, господин атаман, — велел он.
— Есть! — послушно вытянулся во «фрунт» Калмыков.
— Чехословаков трогать, естественно, не надо, а вот своих, с желтыми лампасами и красными бантами, которые можете трепать сколько угодно.
— Вы имеет в виду казаков, перешедших на сторону большевиков?
— Их я и имею в виду, господин атаман.
Калмыков усмехнулся и довольно потер руки:
— Будьте
— Вот-вот, — милостиво разрешил атаману «делать в бубликах дырки» подполковник Сакабе, хотя и не понял, зачем это нужно. — Действуйте!
У Калмыкова было сто пятьдесят сабель, у чехословаков — сила. Несчесть. Сотни тысяч человек, вооруженных до зубов, с пулеметами и артиллерией, захвативших Траннсиб — главную железнодорожную магистраль России, очень злобных; русских чехословаки не считали за людей, боялись только казаков — кичливых, высокомерных. Этому они научились у немцев, имевших одну цель: раз они попали в богатую страну Россию, то отсюда грех уехать нищими. Главное — хорошо набить мошну. Все остальное было для чехословаков мелочью, второстепенными деталями, мусором, пылью, тем самым, на что совершенно не следует обращать внимания.
А если кто-то вздумает сопротивляться или выступать против, то разговор с этими людьми вести на языке пулеметов — и только на этом языке.
Калмыков понимал — нужно снова объявлять среди казаков мобилизацию, иначе его войско так и останется карликовым и никто с ним считаться не будет, более того, — иностранные атташе даже перестанут с ним здороваться.
Для того чтобы пополнить свое войско, надо было снова возвращаться на территорию России.
Четвертого июля восемнадцатого года Калмыков на полном скаку ворвался в Гродеково, окружил станцию, помещение телеграфа, банк, еще несколько важных стратегических точек — в общем, действовал почти по-ленински. Боя с большевиками не было — перед Калмыковым в Гродеково вошли чехословаки, поспешили занять там квартиры потеплее и пообжитее, где водились грудастые бабы; Калмыкову же достались в основном холодные склады, в которых находилось таможенное имущество.
На следующий день Калмыков созвал казаков Гродековского станичного округа и объявил им:
— Наша общая цель — восстановить земское и городское самоуправление — это р-раз, — он демонстративно загнул один палец, поднял руку и всем показал этот палец, — изгнать из наших пределов всех немцев и большевиков — это два, — атаман загнул еще один палец, также показал его собравшимся, — привести Россию к Учредительному собранию — три, — атаман пристигнул к ладони третий палец, потряс рукой в воздухе, и последнее… последнее… — Калмыков закашлялся, ему хотелось говорить убедительно, красиво, но получалось это не всегда, и атаман страдал от этого, наливался помидорной краснотой, начинал заикаться, затем бледнел, потом снова наливался мучительной краснотой и снова начинал заикаться: тяжело это дело — ораторствовать перед казаками. Но выхода у атамана не было — приходилось ораторствовать. — Последнее, значится, вот что… Тут в Имане собрался так называемый ликвидационный круг, который распустил казачество… так вот, официально заявляю — если мне попадутся на глаза организаторы этого круга — я их повешу. Без суда и следствия. Эти люди совершили тяжкое преступление против казачества.
Калмыков неожиданно почувствовал, что задыхается — собственные слова закупорили ему горло, застряли там, сбились в комок — доступа свежего воздуха не стало. Он смятенно оглянулся, увидел стоявшего позади него Эпова, попросил тихо:
— Ударь меня по спине кулаком. Что-то в горле застряло.
Эпов все понял, хлобыстнул атамана кулаком по спине. Голос у того вновь обрел звонкость.
— А пока считаю решения ликвидационного круга незаконным, казачье войско — мобилизованным, — объявил Калмыков. — Вся власть в нашем крае принадлежит атаману и войсковому правительству… Брестский мир, заключенный большевиками, считаю преступным и незаконным.