Буря в полдень
Шрифт:
В ВЕРХНЕЙ ФРЕДЕ
Мы снова жили во Фреде, в доме, где провели столько счастливых дней… Правда, не все. Жена Пятраса Мария все еще находилась в Москве, а Меркелис Рачкаускас — в Клангяй. Война продолжалась, и можно было ждать любых неожиданностей, хотя и того, что мы уже успели пережить, казалось, больше чем достаточно…
Сидя на солнечной террасе дома, гуляя с детьми в саду, проводя вечера при свете керосиновой лампы, мы рассказывали о пережитом и каждый раз вспоминали все новые эпизоды суровых дней, которые уже миновали… И Пятраса, и меня необычайно радовали дети. Пятрас удивлялся бойкости своего сына, его рисункам, а мой декламировал мне стихи, в основном Боруты. Оба мальчика неплохо разбирались в войне и технике. Пятрас на ходу выдумывал детям сказки, которые они слушали с разинутым ртом. Как-то он в шутку заключил пари с семилетним Томасом, что
Но во Фреде мы бывали недолго. Надо было думать о еде, о жилье, об одежде. Поэтому большую часть времени проводили в городе, очень часто на попутных машинах добирались до Вильнюса.
Город, который поначалу казался вымершим, понемногу менялся. Мы встретили некоторых актеров. Как я уже упоминал, из Вильнюса в Каунас перебралась и обосновалась на углу улиц Донелайтиса и Мицкевича редакция газеты «Тарибу Лиетува». Эту газету редактировал старый наш друг Йонас Шимкус, и редакция сразу же стала местом, куда мы заглядывали каждый день, чтобы послушать новости, встретиться с знакомыми и новыми сотрудниками газеты. Пороги здесь обивали не только друзья, но и враги. Я помню, как-то, когда в редакционной комнате сидели Марцинкявичюс и Цвирка, зашел бывший сотрудник фашистской оккупационной прессы и протянул панибратски руку. Руки ему никто не подал. Тогда он начал выражать свое недовольство какими-то неполадками в магазинах и тем, что в городе нельзя разменять крупные советские купюры на деньги помельче, — мол, нет даже копеек, чтобы купить газету. Марцинкявичюс, не выдержав, предложил непрошеному гостю убираться, и тот, не солоно хлебавши, ушел… В редакцию приходили люди, владеющие пером; они писали о зверствах гитлеровцев в Каунасе, приносили проекты того, как наладить разрушенное городское хозяйство — пекарни, столовые, магазины.
«Тарибу Лиетува» каждый день приносила добрые вести — что под Биржай гитлеровцам нанесен новый удар, что в освобожденном Укмерге начались восстановительные работы. Появлялись сообщения из освобожденного Шяуляй. Мы знали, что там сражается Литовская дивизия, в которой у нас столько друзей и знакомых. «Тиеса» и «Тарибу Лиетува» публиковали стихи, рассказы, статьи — Саломеи Нерис, Людаса Гиры, Пятраса Цвирки и других советских писателей. Писатели, активно работавшие в эвакуации, и сейчас составили основной актив сотрудников печати в освобожденной Литве.
Мы ходили по городу и видели, как с каждым днем с домов исчезают немецкие вывески — Deutsches Kaufhaus, Deutsche Apotheke, Gaststatte, Deutsche Bierstuben, Deutsche Schneiderei… [24] Казалось, Каунас недавно был превращен в чисто немецкий город: немцы называли его даже не Каунасом, а Кауэн, серьезно доказывали, что он построен ими и испокон веков был германским городом… На Лайсвес-аллее и других улицах витрины были разбиты, магазины опустели. Горком партии и горисполком начали кое-где открывать полупустые магазины. Вошел в силу приказ о свободной торговле — оборотистые каунасцы открывали крохотные закусочные, даже лавочки с пирожными и конфетами. Все больше людей было на рынках, — одни предлагали купить залежалые отрезы, башмаки на деревянной подошве, поношенные брюки и пиджаки, другие покупали. Цены были необычайно высокими.
24
Немецкий магазин, немецкая аптека, гостиница, немецкая пивная, немецкая портняжная… (нем.)
При встречах с людьми открывалась все более ужасная картина зверств гитлеровцев в Литве. При помощи своих холуев во время войны они расстреляли сотни тысяч человек, которые в 1940—1941 годах поддерживали Советскую власть и не успели эвакуироваться. Это были наши рабочие, крестьяне, — всех убивали вооруженные белоповязочники. Убивали и евреев. Казнь проводилась самыми ужасными способами, — нередко в землю закапывались живьем взрослые мужчины, женщины и даже дети. В городах — в Каунасе и Вильнюсе — теперь очень редко можно было встретить человека еврейской национальности. Большая часть их была истреблена в Вилиямполе, на каунасских фортах, особенно в Девятом, в Панеряй под Вильнюсом, некоторых вывезли из Литвы. Газеты уже писали о деревне Пирчюпис в Вильнюсском крае, где гитлеровцы сожгли всех жителей — сто девятнадцать человек.
Народное хозяйство Литвы было разграблено. Мало осталось скота. Хлеб, молоко, мясо превратились в проблему, — все это можно было получить только с большим трудом, по высоким ценам. Органы власти занялись распределением продуктов, ввели карточки, которые, кстати, были здесь на протяжении всей войны. Помню, какая у нас была радость, когда нам с Пятрасом в каком-то каунасском магазине удалось раздобыть по два фунта смальца.
Находясь по ту сторону фронта, мы представляли себе, что вся Литва сопротивляется оккупантам и ждет не дождется освобождения. Как-то не хотелось верить и думать, что в Литве остались люди самых разных убеждений. Одни действительно оказывали активное или пассивное сопротивление нацистам. В различных местностях Литвы действовали партизанские отряды, которыми руководила Коммунистическая партия. Им помогала значительная часть населения, не побоявшаяся террора немцев и литовской охранки. Но другая часть нейтрально относилась к немцам, а третья сотрудничала с ними и грабила собственный народ. Это различные политиканы бывшей буржуазной Литвы, крупные собственники, которые куда выше свободы Литвы ставили свое
Одним из первых я встретил в Каунасе видного переводчика Пранаса Повилайтиса {182} , который еще до войны перевел на литовский язык «Анну Каренину» Толстого, «Идиота» Достоевского, «Книгу Сан-Микеле» Акселя Мунте и другие значительные произведения. Приехав по делам в Каунас со станции Юре, где он жил во время войны, он рассказал мне и Цвирке характерный прием гитлеровской пропаганды.
— В первые дни войны, — рассказывал Повилайтис, — когда появились немцы, разнесся слух, что кто-то у нас по соседству, в ограде костела, застрелил местного ксендза. Когда все затихло, я подошел к костелу и действительно увидел там убитого. Кто виноват, не было ясно, — ксендз мог быть и жертвой случайной пули немца или литовца-белоповязочника. Он лежал на земле, и, наверно, на следующий день прихожане похоронили его. И как я удивился, увидев несколько дней спустя в литовской газете снимок этого ксендза и пространное описание того, как его жестоким образом убили отступающие большевики. Кстати, когда его застрелили, никаких большевиков вокруг давно не было. В довершение всего лицо ксендза в газете было страшно изуродовано (а я видел его у костела с неповрежденным лицом). Не знаю, то ли его так «разукрасили» перед тем, как сфотографировать, то ли специально обработали клише. Все равно это была мерзкая ложь. Я сразу понял методы гитлеровской пропаганды, поэтому и впоследствии мало верил в «жестокости» большевиков, о которых писали газеты… Запершись в своей комнате, я на протяжении всей оккупации переводил на литовский язык «Тихий Дон» Шолохова. Я знал, что раньше или позже его напечатают. Сейчас услышал, что в Каунасе снова создано Государственное издательство. И вот погрузил рукопись в чемодан и привез ее сюда…
182
Повилайтис Пранас (1900—1958) — переводчик.
Обрадованные встречей с человеком, который без всяких деклараций шел с нами, мы с Цвиркой сами отвели Повилайтиса в Государственное издательство. Там с удивлением листали огромную рукопись. Вот настоящий советский человек, который нам сейчас так нужен!
А таких людей было немало. Учителя, не дожидаясь призывов и просьб, сами собирались в пустые школы, приводили в порядок инвентарь, готовились к новому учебному году. Инженеры приходили в горком партии и горисполком, предлагая свои услуги в восстановлении разрушенного энергетического хозяйства (некоторое время спустя был получен энергопоезд, который начал давать немного энергии для Каунаса), взорванных промышленных предприятий, мостов… Трудное положение сложилось с книгами. Из Москвы вернулась часть работников издательства во главе с Игнасом Гашкой. Оказалось, что книг почти нет. Изданные до войны были давно раскуплены. Книги Цвирки, Нерис, Марцинкявичюса, Гиры, Корсакаса, Жилёниса и других литовские фашисты изъяли из библиотек и книжных лавок и, следуя своим наставникам гитлеровцам, уничтожили. В Каунасе действовали несколько книжных магазинов, где можно было найти букинистические книги — их приносили владельцы или новые хозяева квартир… (Позднее у букинистов я находил и книги из своей довоенной библиотеки.) Надо было как можно скорее организовать широкое издание оригинальных и переводных книг — художественной литературы, журналов, учебников, политической литературы…
Но типографии были разграблены гитлеровцами — вывезены лучшие шрифты, машины выведены из строя, отдельные части растащены или спрятаны. Типографские рабочие ушли на другие предприятия, которые обещали им хлеб и заработок.
Лишь постепенно в издательство начали приходить авторы, переводчики, редакторы, корректоры. Я тоже, встретив несколько интеллигентов, ходивших по Каунасу без работы, послал их в издательство, где они в тот же день приступили к работе и плодотворно трудились не один год…
Все больше друзей возвращалось из оккупированной части Литвы, которую постепенно освобождала Красная Армия. Каждому новому человеку мы были рады: семья литовских писателей увеличивалась, а задачи были очень уж большие…
Часто я теперь бывал в Вильнюсе. Все еще не знал, где мне окончательно обосноваться. В старую квартиру возвращаться не хотелось — слишком уж много было связано с ней переживаний. Отыскав свободную квартиру на улице Тауро, я перевез туда остатки мебели из старой квартиры. Увы, потолок здесь был пробит снарядом. Добрый месяц я искал мастеров, которые бы могли заделать дыру. Мастера охотно брали у меня деньги, я угощал их, если удавалось достать, водкой, они все ходили и ходили ко мне, все говорили и говорили о ремонте, о материалах, рабочей силе, даже принесли стремянку, а дыра в потолке зияла по-прежнему… Наконец мы решили, что в Каунасе до поры до времени будет лучше. Республиканские учреждения обосновались в Вильнюсе, и в Каунасе стало легче с квартирами, тем более что город в войну почти не пострадал.