Буря Жнеца
Шрифт:
Одержимый этими мыслями Странник вступил в тронный зал, тихо пройдя к привычному месту – у стены между двух больших гобеленов. Такой же незаметный, как вытканные на полотнах грандиозные сцены и картины (некоторые фигуры на задних планах весьма напоминали Странника).
Канцлер Трайбан Гнол (Странник делил с ним постель, когда требовала необходимость) стоял перед лицом Рулада, а тот сутулился, походя на раскормленное, дышащее дородством и безумием чудовище. Телохранители канцлера стояли в нескольких шагах от Гнола. Им было скучно, ведь хозяин без конца перечислял цифры, в очередной
Такие доклады, не без восхищения понял Странник, проводились вполне осознанно, чтобы еще сильнее утомить императора. Доходы и потери, траты, внезапно возникший пик выплаты просроченных долгов – всё это перечислялось занудно и многоречиво. Словно собираются, шагают войска, готовые начать осаду. Атака, против которой у Рулада нет защиты.
Он мог бы сдаться, как делал всегда. Переложить ответственность на канцлера. Ритуал, наводящий тоску на участников и на свидетелей. Однако Странник не чувствовал жалости. Эдур – варвары. Они как дети перед лицом умудренной цивилизации.
«Зачем я прихожу сюда каждый день? Что я хочу увидеть? Конечное крушение Рулада? Порадует ли оно меня? Развлечет? Неужели мой вкус настолько испортился?»
Он задержал взгляд на императоре. Тусклое мерцание потемневших монет, колышущихся в ритме вдохов и выдохов Рулада; кровавые посулы острого черного меча, уткнувшегося кончиком в мрамор подножия трона; серая костистая рука на рукояти. Взгромоздившийся на трон Рулад поистине стал овеществленной метафорой. Он закован в богатство и наделен оружием, сулящим одновременно бессмертие и гибель. Он недоступен ни для чего, кроме своего растущего безумия. Когда Рулад падет, он просто взорвется, подозревал Странник.
Изуродованное лицо доказывало истинность этой мысли целым фонтаном деталей. Рваные рубцы прошлых неудач, которые он пережил и потому не считал нужным помнить и обдумывать; кожа в оспинах отвалившихся монет – насмешка над потерянным богатством; запавшие глаза, в которых отражается жалкая нищета духа, духа, что иногда подплывает близко к тусклым призмам темных глазниц, испуская беззвучный вой.
Все его грубое тело содрогалось. Беспорядочные судороги под пестрой кожей – следы кочующих эмоций, стремящихся вырваться из-под маски «бесстрастного правителя».
При первом взгляде на Рулада можно понять лживость простых решений, которые сила нашептывает в ухо своему обладателю. Ее обольстительный голосок настаивает на приятном и облегчительном упрощении: от сложности жизни – к недвусмысленности смерти. «Вот как проявляюсь я», мурлычет сила. «Я сбрасываю одежды и выхожу нагая. Я угроза. Если угрозы недостаточно, я – действие. Я подобна серпу в руках жнеца».
Ложь простоты. Рулад все еще верит в нее. И этим не отличается от любого правителя любой эпохи, любого места, в котором народ собрался и образовал общину, язву общности, требующей организации и управления. Сила – насилие. В посулах и делах. Силе нет дела до обоснований, до справедливости, до сочувствия. На самом деле она – отрицание всего перечисленного. Дайте только сорвать плащ обмана, показать нагую истину.
О, как Странник устал от
Маэл сказал как-то, что ответа нет. Ни на что. Он сказал, что это в природе вещей и так будет всегда. Что единственное утешение, которое можно найти, таково: любая сила, самая могущественная, самая централизованная, самая наглая, в конце концов разрушит себя сама. Забавно бывает наблюдать выражения неверия на лицах носителей силы.
Но Страннику это казалось слишком малым и горьким вознаграждением.«У меня нет ничего от холодного, бездонного взгляда Маэла. Нет его легендарного терпения. Да и темпераментом мне с ним не сравниться».
Всякий Старший Бог знает, что желающего править сразу во многих мирах ожидает безумие. Разумеется, если такой правитель вообще будет наделен разумом – что, вообще-то, не гарантировано. Аномандер Рейк видел это вполне ясно и потому отвернулся от широты замыслов, сосредоточившись на мелких личных конфликтах. Он не одобрял поклонников – преступление столь великое, что они яростно ненавидели его. А вот Оссерк снова и снова провозглашал отказ – с безнадежной искренностью – и снова, снова пробовал, и срывался. Для Оссерка само существование Рейка стало непереносимым оскорблением.
Драконус… ах, он был далеко не дурак. Он успел бы утомиться тиранией, проживи достаточно долго. «До сих пор гадаю, не радовался ли он собственной гибели. Умереть под мечом, выкованным твоей же рукой, видеть, как любимая дочь стоит в сторонке, наблюдает, словно ослепнув к его беде… Драконус, как мог ты не отчаяться, осуществив все мечты?
Есть еще Килмандарос. Вот она любила идею… простоты. Для нее довольно было твердой правомочности кулака. Но поглядите, куда это привело!
Что насчет К’рула? Ну, он…»
– Стой! – заорал Рулад, резко подскочив на престоле; туловище его наклонилось вперед, в дырах глаз мелькнула угроза. – Что ты сейчас сказал?
Канцлер наморщил лоб, облизал сухие губы. – Император, я перечислял счета за извлечение трупов из «каменных мешков»…
– Трупов, да. – Рука Рулада сжала вычурный подлокотник трона. Он уставился на Трайбана Гнола со странной ухмылкой. – Что за трупы?
– С флотилий, Ваше Величество. Рабы, спасенные с острова Сепик, самого северного протектората Малазанской Империи.
– Рабы. Спасенные рабы.
Странник видел, как смутился канцлер. Затем… вспышка понимания…
«О, вот это стоит увидеть!»
– Ваши падшие сородичи, государь. Тисте Эдур, страдавшие под тиранией малазан.
– Спасенные. – Рулад помедлил, словно смакуя это слово. – Кровь Тисте Эдур.
– Разбавленная…
– Эдурская кровь!
– Да, да, Император.
– Но почему они в «каменных мешках»?
– Они действительно падшие, государь.
Рулад изогнулся, как будто его ломали изнутри. Голова ударилась о спинку трона. Руки и ноги задрожали. Он заговорил голосом заблудившегося: – Падшие? Но они наши сородичи. Единственные родственники во всем проклятом мире!