Буря

Щербинин Дмитрий Владимирович

— Так, так! — в восторге воскликнул Вэллас, и шагнул еще ближе к этой стихии. — Ну, нравиться теперь?!.. То-то же! Ха-ха!

Он шагнул вперед, и вот обнаружил себя стоящем на валуне, равноудаленном от обеих берегов, вода клокотала прямо под его ногами, а, время от времени, вдруг вскипала, вскидывалась вверх, вдруг перелетала через его голову.

— Почему ты боишься света?! Привыкай! Привыкай! Я тебя приучу к солнечному свету, ты у меня вся засверкаешь!..

И вот незамедлительно, по его желанию, прорвалось еще множество лучей — эти были, в основном тонкие, словно игла или жала — они раскаленные, сияющие вонзались в водную плоть, и

та уж, обезумев от страдания, бешено металась из стороны в сторону, тут же, впрочем, сама в себя вбиралась, и все вздыбливалась, и все стремилась утечь поскорее — ревела в нестерпимой муке, неслась со скоростью для воды немыслимой — быстрее чем, ежели просто падала. Многие валуны шатались — водные струи терзали эти многотонные громады, от некоторых отламывали части, и они, словно выпущенные из осадного орудия, свистели в воздухе — но ни камень, ни брызг воды еще не задел Вэлласа — его глыба оставалась незыблемой.

Теперь, в вихрящихся разрывах вод, виделись сотни раскрытых в вопле глоток — и глотки эти растягивались, лопались, тут же новые появлялись — и все-то они все вопили и вопили безудержно.

— Да, да! — продолжал в восторге вопить Вэллас, и совсем уж позабыл как вначале обрадовался лесному спокойствию. — Привыкайте же к свету! Больше, больше света! Вам, я вижу, мало?! Так вот вам еще!..

И, послушные ему приказанию, на воду обрушились еще сотни жарких колонн. Теперь практически вся поверхность, на всем протяжении поляны, была пронизана.

— Смейся же! Смейся же, а не реви! Из мрачной ты стала солнечной! Смейся! Ха-ха-ха!..

Он зашелся затяжным хохотом — и не помнил теперь о бесах своих, думал только о том, что ему теперь хорошо, что — эта забава по его характеру. Пока он хохотал — подхватил его хохот и ручей — это был оглушительный, бурлящий, безумный хохот. Вэллас, все еще продолжая смеяться, взглянул в его толщу, и увидел там стремительно проплывающие, черные, грязевые пятна — они вопили обезумев от боли; но все окружающее слепящее, уже перерожденное по его воле, все хохотало и хохотала — вся эта масса двигалась рывками — рывки происходили повсюду, от них рябило в глазах, от них начинала болеть голова.

Тогда Вэллас перескочил на берег, увидел эти исполинские кряжистые стволы, и вот ударило ему в голову: «Да здесь же все подвластно моей воле! А вот что захочу то и с вами сделаю!..» — это мысль привела его в еще больший восторг. Так, раз начавши, он, как и было то в его характере — уже не мог остановиться — он уже и думать не мог, что можно все оставить так как есть, даже самому чему-то от окружающему научиться, — нет — ему хотелось, чтобы все именно хохотало, чтобы было какое-то безумное веселье — и его уже претило от того, что стволы так вот стоят, без всякого движенья — и он завопил, хохоча: «Чио же вы не смеетесь?!» — и он бросился к ним, и схватившись за кору стал раздвигать ее в улыбки — кора действительно легко раздвигалась, вырывался из нее стон — запах подгнивший древесины — затем — этот хохот.

Он раздвинул улыбки только у нескольких деревьев — у иных же они открылись сами, и теперь все грохотало и тряслось от тяжелого, безумного хохота. Вэллас оглянулся — потом завертелся запрыгал на месте, и было ему и больно, и, в тоже время — восторг в нем был. Теперь ручей мучительно сверкал и передергивался, безумным хохотом орал, деревья хохотали, травы тряслись, тени прыгали, но и этому ему было мало, и он вопил голосом исступленным, иногда в визг переходящим:

— Все вертись! К черту этот

лес! К черту эту тишь зеленую! А ну ветви — вы, рабы мои, а ну танцуйте, а ну извивайтесь! Что есть сил — старайтесь — визжите, хохочите!

И эта его воля незамедлительно была исполнена: ветви действительно стали двигаться — они извивались, бились во все стороны — ветви и малые и большие переплетались, стонали, визжали, так как были напряжены до предела, а некоторые и ломались, но их, уже мертвых, не выпускали, продолжали крутить в своих цепких объятиях ветви более крепкие. А вот многие листья, обрываясь, летели к земле — это был настоящий зеленый листопад, и Вэллас завопил:

— А вы что же просто так падаете?!.. Нет — вам, как и всем моим подданным надлежит совершать безумства!.. А ну — крутится! А ну метаться — бейтесь, веселитесь, орите!..

Вот и листья подчинились его воли: как он того и хотел — они метались, они перекручивались, издавали некое подобие смеха, разрывались в какую-то требуху, и все то продолжали мучаться, метаться — воздух заполнился темно-зелеными волнами, и Вэллас поглощал их, чувствовал, как они прокручиваются в его внутренностях, и там продолжают хохотать…

Тогда он бросился бежать, и бежал из всех сил — вокруг все хохотало дергалось… нет — корни еще не извивались, и он завопил:

— И вы бейтесь — бейтесь и хохочите! Меня претит от того, что вы застыли, от того, что вы такие спокойные — ну же — быстрее! — Из всех сил бейтесь!..

Конечно, стали извиваться и корни — их было великое множество — больших и малых, они все вырывались, вместе с клочьями земли, и земля эта, приобретая причудливые формы тоже начинала биться в воздухе вместе с лиственной требухой. Это был уже какой-то хаос: корни подталкивали Вэлласа и он, с хохотом летел, кувыркался в воздухе, бессчетные формы орали и извивались, все кружилось, взметало, опадало, и не понять было, где низ, где верх; совершено не ясно было, куда он несется — да, впрочем — это и не интересовало его, так как чувствовал Вэллас только восторг да боль, и он не хотел, чтобы эти чувства прекращались.

Он стремительно летел, бежал, вихрился — перед ним раскрывались стонущие, хохочущие, извивающие проходы, тут же вновь захлопывались, его бросало из стороны в сторону, он катился по дрожащей, изодранной земле, и с безумным хохотом выкрикивал:

— Ее быстрее! Ну же — я приказываю! Ха-ха… Еще быстрее, чтобы все рвалось и хохотало!..

Вот он ухватился за очередной исполинский ствол, крепко-накрепко прижался к нему, заорал:

— Что же ты в земле то стоишь?! Ну же — прыгай, прыгай!.. Что вы все стоите — прыгайте, летайте! Чтобы все крошилось!..

И вот не только этот, но и все иные стволы, согласно с его волей, стали вырываться из земли, стали стремительно кружить в воздухе: все быстрее и быстрее — воздух стал весь темными, он гудел от бессчетных рассекающих его тел, но и этого Вэлласу было мало, он надрывался:

— Ну, же — а теперь бейтесь, ломайтесь, крошитесь друг о друга!.. Разламывайте сами себя! Дробитесь же в прах, в щепы! Так весело, так весело!..

Вот он вылетел на брег некоего довольно большого, уже всего покрытого волнами озера; неба по прежнему не было видно — теперь его застилали дробящиеся друг о друга стволы — над волнами вихрилось кружево из щепок и разорванных листьев. Вэллас прямо таки рухнул на эту воду, но он не хотел в нее погружаться, и она держала его на себе, он же исступленно, с прежнем безумным хохотом топтал ее; выкрикивал: