Буря
Шрифт:
Стемнело. Под окном кричали продавцы газет, потом шушукались влюбленные парочки, потом улица опустела. И с горечью, но спокойно Самба подумал: в сорок лет от несчастной любви не стреляются. А если и выталкивают его из жизни, есть другая жизнь, там не нужно объясняться и не встретишь отказа, та жизнь не дана, она сделана — горением, муками, мудростью, это — искусство.
12
Самба и Сергей как-то сразу подружились. Сергей сидел, расставив ноги, на слишком низкой для него табуретке
Самба спросил, какая природа в России. Сергей стал рассказывать про степь, про леса.
— Нашу природу хочется не изображать, а петь, она течет и, как музыка, неуловима. Смотришь — и как будто ничего нет, но вдруг пробьется солнце сквозь облако и осветит одну полосу поля, или пройдет по тропинке девочка, или почернеет все перед грозой — и такое очарование! А метель! А тишина — это ведь тоже музыка…
— Я смотрю на вас, — сказал Самба, — и все время думаю, отчего так трудно вас написать? Вы сейчас сами объяснили — у вас лицо, как ваша природа, все время меняется, я вижу не форму, а выражение. Чертовски трудно сделать ваш портрет, а хотелось бы… Вы долго пробудете в Париже?
Сергей не успел ответить: постучали. Это была Мадо. Она сказала удивленно:
— У вас гости, Самба?
С Сергеем она поздоровалась приветливо, но сдержанно. Вначале и Сергей смущался. Потом стесненность первых минут исчезла, начался оживленный разговор. О чем только они не говорили! Об ярмарках в Бретани и о тихих реках России, по которым плывут стволы срубленных деревьев, о сонетах Ронсара, полных счастья, с легкой примесью грусти, и о сладком вине, в котором привкус горечи, о том, что французы говорят про человека, который, выпив, загрустит, «у него печальное вино», и о том, что на севере летом белые ночи.
— Вот где бы я хотела жить, — сказала Мадо. — Там можно помечтать… Не глядите так на меня! Я знаю, что у вас все работают. Я тоже работала бы — днем. А ночью… Это замечательно — увидеть мир не таким, как днем! Наверно, в белую ночь все другое — дома, небо, люди.
— А потом — зима.
— Это все равно… Счастье — хотя бы один час прожить в другом мире…
— Вы в нем живете, — сказал Самба, — когда работаете.
— Что я в живописи? Ученица. Еще десять лет я буду биться над азами. А мне хочется теперь, не дожидаясь, создать что-то свое, пусть хрупкое, ненадежное, но такое, чтобы все в него вложить…
Самба глядел и дивился: такой он знал Мадо когда-то. Он вспомнил смешную историю из ее школьных лет. Девочкам дали тему: «Чувство долга в сочинениях Корнеля». Мадо написала про звезду, которая, заметив влюбленного астронома, упала в обморок, и ей подарили бальное платье со шлейфом, потому что удобнее падать в обморок, когда на тебе длинное платье, но портной напрасно искал звезду, она давно стала золотой пылью, и только астроном помнил, как по небу пронеслась комета… «Что за вздор!» — негодовал учитель. Мадо объяснила: «Я прочитала у Корнеля про падучую звезду»… С тех пор прошло одиннадцать лет, а Мадо все такая
На столе стоял букет из полевых цветов. Она спросила:
— У вас гадают по ромашкам?
— Конечно. «Любит — не любит, к сердцу прижмет — к чорту пошлет».
Это лучше, чем у нас. Французские девушки пробуют поторговаться с сердцем: «немного, сильно, безумно». «Немного»… По-моему, лучше «к чорту пошлет». Скажите мне эти слова по-русски.
— Мадо, не обрывайте цветов, вы мне испортите натюрморт.
Она спела старую руссильонскую песню. У нее был низкий, слабый голос.
Солдат воевал десять лет, Солдат обошел весь свет. Он вернулся ночью домой. И жена поглядела — чужой. И жене приглянулся чужой, Жена целует его горячо, Ему и горько и хорошо. Солдат, ты счастье свое отыскал! Солдат, ты счастье свое потерял! Жена смеется сейчас над тобой, Жена изменяет тебе с тобой. Убить не может — он любит ее. Простить не может — он помнит все. Солдат под утро…— Не хочу больше петь.
— А что сделал солдат?
— Ушел. Может быть, он и не был у жены, а обнимал чужую женщину, может быть, он до сих пор бродит по свету…
Мадо теперь думала об одном: хоть бы Самба вышел! На минутку!.. Неужели он не догадается? Ведь ей нужно сказать Сергею… Что сказать, она не знала, но знала — необходимо что-то сказать.
— Самба, дорогой, если вы вскипятите воду, я сделаю кофе. Хорошо?
Самба, наконец-то, понял, он ушел в маленькую кухню. Мадо спросила Сергея:
— Когда вы уезжаете?
— Не знаю. Думаю, что скоро.
Ей показалось, что это не она говорит — голос был чужой:
— Хорошо, что скоро. А то ваши друзья подумают, что вы влюбились в Париж.
Он пожал плечами. Какая она несносная! И милая… Чем она его покорила? Может быть, отрешенностью, тем печальным весельем, которое стоит над Парижем, как легкий летний туман?
— Я вас обидел?
— Что вы! Вы так интересно рассказывали о вашей стране. Я вам очень благодарна, очень… — Она встала. — Самба, где же вы запропастились?
В дверях кухни, повернувшись к Сергею, она с веселой гримасой повторила заученные русские слова: «К чорту пошлет».
— Самба, где чайник? Что вы здесь делали?
— Я думал, что вы хотите…
— Я хочу кофе. Идите к вашему гостю, я сделаю все сама.
Прошло полчаса. Самба решил посмотреть, что с кофе. Он нашел Мадо плачущей.
— Уходите! Нет, постойте… Скажите ему, что мне стало дурно, что у меня больное сердце. Придумайте что-нибудь. Я не могу выйти к нему. Не могу…