Бурый призрак Чукотки
Шрифт:
Я вернулся к центру стойбища. Отсюда они навестили бригаду оленеводов. Дичайшее поветрие — мода на мех, поразившее страну с силой средневековой эпидемии, ведет горняков в бригады за шкурками пыжика, песца, лисы, за меховыми изделиями. Деньги в тундре мало значат, зато много — бутылка. И никто еще в государстве не удосужился подсчитать, сколько пушнины и меха оно теряет в результате бесчисленных путешествий таких вот добытчиков. Плюс развращение маленького, уникального в своей самобытности народа…
— Смотрите, какие фокусы, — удивился сын, увидев меня. — Одна
— Хвостом?! Уж-жасно интересно, как это она перепутала. Но заканчивайте, на строганину хватит. И пошли, я покажу вам «фокус» похлеще.
Они замерли на «первобытном стойбище». Потом сын тихонько сказал:
— Почти как у Робинзона Крузо…
Я вспомнил рисунок к эпизоду, в котором знаменитый отшельник находит место пиршества дикарей. Да, похоже.
И опять мы стояли молча довольно долго. Затем я, уже на правах гида, повел их по «кругам» этого «пиршества».
— Зачем люди стреляют в бутылки? — спрашивал сын.
— Что же теперь будет с этой речкой? — жалостливо вздыхала жена. — И долиной? Такой хороший закуточек гор. И зачем эти зверушки и рыбки тут поселились…
— Смотри-ка, до чего дожили, — удивился я. — Непроизвольно начинаем жалеть, если понравившийся уголок Земли богат: ведь в лучшем случае его ограбят, а в худшем — вообще убьют…
Осмотрев стойбище, прошли немного по следам. В одном месте, на уходящей к горняцкому дому дороге, из снега торчали пустые бутылки, две краюхи высохшего хлеба, полиэтиленовый пакет с заплесневевшим куском сливочного масла. Беда на Руси с хлебом. Хоть карточки вводи. Утеряна цена…
— Как же нам связаться с поселком? — нарушила молчание жена. — Может, с Желтой кто услышит?
Старый вожак
Пуфик весело бежал впереди, а мы шагали следом по крепкому, насту на скате сопки Желтой. Я в нескольких местах пытался пробить его прикладом карабина, но безуспешно. Поработали осенние пурги и туманы на совесть, и наст был в том состоянии, когда берут его только, топор да ножовка. Пожалуй, можно оставить лыжи, по такому снегу легче в валенках…
Неожиданно сын остановился:
— Смотрите, как Пуфик уши вытаращил!
Пес застыл в напряженной позе, поджав переднюю лапу и вытянувшись в сторону горной гряды справа. А его шелковые болоночьи уши стояли торчком! Только кончики чуть загибались. Это было невиданное зрелище!
— Вон, вон! — замахала жена рукой в сторону сопки, на которую нацелился Пуфик. Там, высоко, почти под самой верхушкой, по крутому склону бежали звери. Много, больше десятка.
— Олени-дикари? — подумал я вслух и машинально просчитал: — Восемь… двенадцать… пятнадцать.
— Они же все белые, — возразила жена. — Не олени, не олени!
— Бараны! Снежные бараны!
— Рога прямо колечками! — оторвавшись от бинокля, подтвердил сын. — В нашу сторону скачут. Людей, что ли, не видели?
Да, по склону бежало стадо снежных баранов. Впереди крупный вожак, за ним плотной цепочкой, насколько позволяла тропа, самки с детьми, а далеко сзади еще один большущий баран, еще крупнее
— Там кто-то еще, — сказал сын. — Во-он, у края осыпи.
Я перевел взгляд и увидел, что следом за баранами по тропе бегут два светло-серых зверя.
— Волки!
— Ой, что теперь будет? — заволновалась жена.
Левее нитка тропы вновь уходила за склон, как бусы на шее сопки. Там она наверняка опускается в ложбину и тянется на соседнюю сопку.
— Ничего страшного, уйдут, — успокоил я. — Снежного барана на родной тропе никто не догонит. Силенок у серых братцев маловато. Даже заднего, старого, не дос…
Я осекся. Впереди, там, где тропа, сделав петлю, вновь исчезала за скатом, на ней возникло четыре серые тени…
Сколько я наблюдал волков, они никогда не выходят откуда-то, из-за чего-то. Они возникают сразу, даже посреди совершенно голого места, далеко от всевозможных укрытий. Провел взглядом — пусто. Тут же возвращаешься — вот он! Как-то прорисовываются, наподобие фотографии в проявителе, только резко, враз.
И эти четыре перед нашими взорами и стадом явились неожиданно, сделали несколько прыжков навстречу и застыли, высоко подняв головы. Впереди один явно крупнее остальных.
— Засада, — объявил сын.
— Вот о чем они спевались ночью, — догадалась жена. — Не могу смотреть…
— Уйдут, уйдут, — говорил я, но сомнение уже закрадывалось в сердце. Умный маневр, ничего не скажешь. Теперь баранам надо бы только вверх, через макушку сопки. Должны все же уйти: бараны бегают хорошо.
Я перевел взгляд выше и увидел на одной из террас, прямо над стадом, еще два серо-белых силуэта. Эти звери явно не торопились, стояли спокойно на месте и наблюдали. Видно, видели, что дело сделано, и ждали сигнала к последней атаке. Да, теперь ясно: обложили по всем правилам. Стаду деться некуда.
Вожак стада, увидев врагов, перерезавших тропу впереди, рванулся вверх, к вершине, как я и предполагал. И тогда те двое на террасе подпрыгнули, как на пружинах, и напряглись: наступало их время. Однако вожак заметил мимолетное движение и обнаружил новую засаду. На четвертом прыжке он остановился. Замерло за его спиной стадо. Вожак был полон сил, но в такие передряги, видно, еще не попадал. Стадо оказалось в окружении. Теперь отступать можно было только вниз по склону, за тропу, где начиналась седловина на соседнюю сопку. Однако весенние и летние воды источили ее глубокими трещинами, и седловина напоминала гребешок с тупыми широкими зубьями, направленными вверх. Щели были разной ширины, но не менее трех метров. По краям их висели снежные наддувы. А дальняя, перед чистым склоном соседней сопки, вообще зияла провалом шириной метров в шесть-семь. Да еще противоположный край чуть не на метр выше. Вожак, видно, хорошо знал обстановку на нижней седловине и не думал туда соваться.