Шрифт:
Льнет ко мне она поближе,
без нее я дня не вижу;
матери плету я враки,
а она — отцу-гуляке.
Где ни сядет, где ни встанет
мать
«Ах, пригожа, белолика,
слышь, соседкина Велика!
Глянь ты только! Деловита.
Все толкуют, домовита...
Честь семьи сберечь сумеет,
старость матери пригреет!»
Вот уж глупость! Право, горе!
Все же мать — молчу, не спорю,
не даю я сердцу воли, —
рвется бедное от боли.
Росин батька все пирует,
рюмки сладко он целует,
водку льет вину вдогонку
и корит-бранит девчонку:
«Дочь, забыть тебе придется
хороводы у колодца;
положу конец я танцам —
хватит знаться с оборванцем!
Слушай! Станчо одобряю,
вас со Станчо обручаю;
кум уж молвил мне словечко,
я — ему... готовь
Слышит девушка всяк вечер
трижды проклятые речи
и клянет судьбину тоже.
Горько нам обоим, Боже!
Льнет ко мне она поближе,
без нее я дня не вижу;
матери плету я враки,
а она — отцу-гуляке.
А лишь тьма обнимет землю,
в небесах сам Бог задремлет —
за кушак кинжал заткну я
и — к Росице, в темь ночную...
Терн колючий не преграда,
пусть и в пять рядов ограда,
пусть на страже псы и люди, —
гоп — за тыном парень будет...
Там в садочке ждет Росица,
робкая, как голубица,
ждет, бледна под темной кроной,
мне плетет венок зеленый.
Сердцу ль спрашивать совета?
Своевольна птичка эта:
где вольно ему, летает,
напевает, что желает.