Буйный Терек. Книга 2
Шрифт:
— К реке, к камням!.. — закричал он.
Шамиль на бегу оглянулся и, узнав будуна, свернул в улочку, где не было русских.
Огромный солдат, вылезший из сакли, увидел двух бегущих горцев, бросил свой тюк и изо всей силы швырнул камень в Шамиля. Камень попал в раненое плечо. Обливаясь кровью, бледный, задыхающийся от бега, Шамиль был так страшен, что солдат бросился обратно к сакле. Шамиль застрелил его из пистолета и, обессиленный, медленно пошел к реке.
— Скорей, скорей, Шамиль! Проклятые гяуры еще возятся у башни… Скорей… Будет поздно! — умолял
Занятые грабежом, усталые от боев, опьяненные победой, солдаты не преследовали их.
На берегу реки будун уложил среди камней потерявшего много крови Шамиля. Всю холодную ночь он просидел возле впавшего в беспамятство наиба, а утром с помощью пятнадцатилетнего мальчика, тоже прятавшегося в камнях, перетащил на другую сторону бившегося в лихорадке полузамерзшего Шамиля. К вечеру они были в далеком ауле.
Из шестнадцати мюридов, запершихся в башне, спаслись двое — Шамиль и будун.
Булакович широко открытыми глазами смотрел, как подняли на штыки Кази-муллу, как кололи его, уже мертвого, на земле…
Он не видел ни Шамиля, ни других мюридов, бросившихся из башни. Остановившимся взором он глядел на исколотое, окровавленное тело имама, на кровь, темневшую на его серой черкеске.
— Ура-а!.. Ура!!
Крики, раздавшиеся вокруг, привели его в себя.
— Ура!! Убили имама!.. — слышалось вокруг.
К телу Кази-муллы со всех сторон бежали солдаты, офицеры, осетины, драгуны.
— Ура-а! — неслось отовсюду.
Булакович смотрел на эту ликующую, орущую толпу, а перед ним, как живой, стоял Кази-мулла, внимательно и ласково говорящий: «Здравствуй, русский Иван, здравствуй, кунак!» — и слезы готовы были показаться на глаза прапорщика.
Надломленный, потрясенный, он приблизился к убитому.
Широкоскулый, приземистый аварец, один из приближенных ханши, стремительно расталкивая людей, окруживших тело Кази-муллы, выхватил из ножен огромный, широкий базалаевский кинжал и, выкрикивая проклятья, со всего размаха дважды рубанул по шее мертвого имама. Пихнув ногой обезглавленное тело, он, пачкая руки в крови, поднял обеими руками вверх отрубленную голову и закричал:
— Подох, нечестивец… не ушел от смерти!.. — и плюнул в мертвые, полузакрытые глаза Кази-муллы.
Булакович затрясся от негодования. Ярость и возмущение охватили его. Он бросился к аварцу, с силой оттолкнул его и, схватив голову убитого, бережно приложил ее к телу.
— Это еще кто?.. Я тебя сейчас, собачий сын… — хватаясь за кинжал, заревел аварец, но солдаты, по-видимому, тоже возмущенные таким поступком, вытолкали его вон.
— Это… это… — задыхающимся голосом, похожим на шепот и одновременно на крик, проговорил Булакович, — человек, который запретил мюридам, под страхом казни, отрубать головы нашим убитым… Он проклял тех, кто сделает это… — Задохнувшись, Булакович замолчал и затем громко сказал: — А этот подлец, ему… беззащитному, отрубил голову…
— Успокойтесь, прапорщик. Здесь Азия, варварство тут в моде, — ласково сказал пехотный офицер. —
Окружающие засмеялись.
Подходили все новые и новые солдаты.
Прапорщик отошел в сторону, сел на груду развороченных камней, еще час назад бывших завалом, преграждавшим дорогу в аул. Булакович смотрел куда-то вдаль, а перед его глазами был Кази-мулла, не тот, которого он знал все это время, а окровавленный, мертвый, со множеством штыковых ран… со спокойным, как бы удивленным лицом, на которое смерть еще не наложила свою печать.
А крики «ура», барабанный бой, сигналы трубачей заполняли Гимры. Саперы тушили огонь, растаскивая разметанные, подорванные взрывами остатки тлеющих саклей.
Еще громче рванулось «ур-ра-а», защелкали выстрелы. Прапорщик поднял голову. Над площадью, над ликующей, опьяненной победой толпой, на высоком шесте торчала голова имама. Бритая, без папахи, с рыжеватой подстриженной бородой, она высилась над людьми, праздновавшими победу и окончание тяжелой войны.
Высокий плечистый горец в нарядной черкеске-шубе держал шест высоко над собою, а на его выхоленном лице была торжествующая улыбка. Это был младший брат казикумухского владетеля Аслан-хана — Аслан-Гирей.
Булакович опустил голову и отвернулся.
— А-а, вот где вы, Алексей Сергеевич, — услышал он голос подполковника Стенбока. — Слава богу, хоть одного штабного нашел.
Прапорщик встал. Стенбок, не замечая его состояния, быстро заговорил:
— Покончили с имамом… но, боже, какие потери!.. Какой кровью досталось нам это… Тяжело ранен Куракин, убит Дедюлин, убит Филимонов, помните, вы с ним и Небольсиным ездили к имаму. — Вдруг он оборвал свою речь, снял фуражку и взволнованно сказал: — И он тоже.
— Кто? — с замиранием сердца спросил Булакович.
— Небольсин… наш Сандро… царство ему небесное, — крестясь и надевая фуражку, сказал Стенбок.
— У-бит?.. — еле слышно произнес Булакович.
— Да… собственно, я сам не видел… Случилось это утром, где-то вдалеке от аула… Да что вы, голубчик, что вы?.. Успокойтесь, разве так можно? Мне и самому тяжело говорить…
— Вы видели убитого?
— Нет, я был с центральной группой… мне сказал кто-то, я уж и не помню, кто… — торопливо продолжал подполковник. — Да, возможно, это ошибка… Ведь в такой сутолоке, в таком аду можно было перепутать, — глядя на бледно-землистое лицо Булаковича, произнес он. — Да вот, сейчас узнаем… Доктор, доктор, — позвал он штаб-лекаря, суетившегося возле раненых.
— Чем могу служить? — подходя к ним и обтирая окровавленные руки, спросил лекарь.
— Не знаете ли точно, как дело с капитаном Небольсиным? Он ранен был утром на пути в Гимры…
— Это из штаба? — задумавшись, спросил врач.
— Да, — сказал Стенбок.
— Убит, — категорическим тоном сказал лекарь. — Сам не видел, был с апшеронцами, по левой тропке сюда шли, но слышал от ординар-лекаря Эриванского полка… убит, — еще раз проговорил он.