Бык из моря

Джеллис Роберта

— Ну конечно.

Голос ее перестал дрожать. Казалось, она стала старше. Тело ее по-прежнему оставалось телом маленького заморыша, но лицо было спокойным, ласковым и чуть-чуть насмешливым.

— Каждая жрица обставляет покои по-своему. Ты ни разу не приходил в царствование моих отца и матери — вот и не узнал их.

Собственные слова потрясли Ариадну. В ней будто бы жили два разных существа: юная девушка, которая разрывалась между страхом и обожанием могущественного и непредсказуемого божества, и женщина, ведомая туманными серебристыми нитями, что поведали ей о его муках, и сомнениях, и жажде утешения. Женщина говорила с богом. Девушка

оглядела покои — и вновь заморгала.

Ее приводили в святилище и покои жрицы за несколько дней до посвящения — но тогда разум ее занимали страх, негодование и — разумеется — надежда, так что Ариадна даже не осознала толком, что видела. А когда она отворила дверь для Диониса, его боль и гнев поразили ее, как удар. Потрясение заставило вновь расцвести тот цветок, что окружал ее сердце, и из него снова протянулись серебристые нити, поведав ей о его боли. Его чувства и ее отклик на них так поглотили Ариадну, что она сперва ничего не заметила. Теперь же удивление и недовольство на лице Диониса заставили и ее обратить внимание на покои.

Девочка и женщина смотрели теперь вместе, и ей пришлось сжать губы, чтобы удержать смех. Говоря простым языком, мать ее отца была старой жадной сукой, и все, что ни попадало ей в руки — каждая позолоченная безделушка, каждая резная тумба, полочка, креслице, каждый расшитый корсаж или другая одежда — все сваливалось сюда. В комнате оставалось лишь место, чтобы пройти... да и то с осторожностью.

Глаза Ариадны перебегали с одного предмета на другой. Все вместе это выглядело кричащей безвкусицей, но каждая вещь в отдельности... Ариадна прищурилась, прикидывая, — да, каждая вещь в отдельности была дорога и даже красива. Сразу становилось ясно, куда утекали доходы святилища. Неудивительно, что жрецы и жрицы выглядели почти оборванцами, — как неудивительно и то, что Дионис не спешил навещать Кносс. Приношения ему были редки и скудны.

Едва подумав так, Ариадна поняла, что дело не в этом. Заметь Дионис, что верховная жрица надувает его, — в храме не осталось бы ничего, кроме кровавых ошметков. Дар сказал ей, что начало подобного взрыва гнева она уже видела в святилище — после того, как он заявил, что она не созрела. Ужас охватил ее — и развеялся. Она утишила его ярость прежде, чем та успела расцвести, и тогда, и сейчас — когда он увидел покои.

Покои...

— Это немного... немного слишком, правда? — неуверенно произнесла Ариадна, понимая, что с этим богом ей придется ходить по лезвию клинка. Она не хотела оскорбить его — но ведь она не знала, как живут боги.

— Немного? — отозвался Дионис. — Да я не видел ничего кошмарней за всю свою жизнь! Здесь едва можно дышать.

— Я рада, что ты тоже так думаешь. — Ариадна постаралась, чтобы в ее голосе слышалось искреннее облегчение. — Я прикажу все отсюда убрать.

«Я продам все это, — подумала она, — продам прежде, чем мать с отцом наложат на это руки. Я позабочусь о жрецах и жрицах, и они увидят во мне госпожу и кормилицу. А самое лучшее я сохраню и принесу в жертву ему. А еще я куплю...» Она взглянула на Диониса.

— Если ты скажешь мне, что помнишь и что любишь, — я позабочусь, чтобы к твоему возвращению палату обставили, как раньше.

Он покачал головой, и сердце ее сжалось от страха услышать, что он не придет никогда, но Дионис сказал лишь:

— Это было давным-давно. Я помню только, что здесь было очень уютно... и можно было спокойно поговорить — двоим.

Ариадну охватила радостная дрожь. Он не сказал,

что не вернется, наоборот — его слова означали, что он желает беседовать со своей жрицей, и намерен делать это достаточно часто, чтобы думать об уюте. И тут же ее обожгло холодом. Желает ли она, чтобы он приходил — этот бог, чей гнев вспыхивает столь быстро, столь непредсказуемо? Серебристый цветок в ее сердце открыл Ариадне, что все россказни о Дионисе — правда, что этот бог действительно превращается порой в бешеного зверя. Она искоса глянула на него — он так красив, так могуч! Она не сможет отказаться от него, никогда! Что же ей делать, как смирить и направлять это дикое божество?..

Покой — он сказал, что жаждет покоя.

— Это место не дарует покоя, — вздохнула она. — Но мы что-нибудь придумаем — для начала. Идем, купальня там. Должна ли я сама принести воды или можно приказать жрицам нагреть ее? Она согреется за пару минут.

Губы бога дрогнули.

— Воду я нагрею и сам. А вот о еде позаботься. Я голоден.

— Сию минуту, господин мой.

Ариадне ужасно не хотелось пробираться назад к дверям и идти по коридору в комнаты жриц, и она отправилась в спальню. Одного взгляда ей хватило, чтобы понять — спальня не многим лучше гостиной; но то, что ей нужно, все же нашлось: у раззолоченной без меры постели свешивался с потолка витой шнур. Ариадна подергала его — и услышала прямо за стеной звон колокольчика. Почти сразу же растворилась дверца в углу комнаты, и одна из жриц, все еще бледная от страха, широко раскрытыми глазами взглянула на девушку.

— Господин Дионис в купальне, — негромко проговорила Ариадна. — Он голоден. Принеси хлеба, сыра, маслин и вина... и медовых лепешек, если у нас есть.

— Богу? — прошептала, задрожав, жрица. — Но у нас лишь простая, грубая пища...

Ариадна вспомнила, как засмеялся Дионис, когда она предложила ему то, чем принято было утолять голод в доме ее отца. Его не удивило и не рассердило ее предложение — только лишь рассмешило. Он был крупный мужчина, с крепкими мускулами. Чем дальше, тем больше Ариадна сомневалась в правдивости рассказов о нектаре и амброзии — и тем больше верила в сыр и маслины.

— Голод — лучшая из приправ, — сказала она. — Принеси все самое лучшее, а если ему не понравится — я извинюсь: мы ведь не были готовы к тому, что он придет.

Глаза жрицы еще больше расширились, когда она услышала, как спокойно говорит Ариадна об объяснениях с богом, — но она лишь молча поклонилась и поспешила прочь. Ариадна прихватила с постели пару подушек и побежала в гостиную. Быстро осмотревшись, она отыскала уголок, загроможденный чуть менее, чем остальная комната. Слева от этого закутка была вырублена глубокая оконная ниша. Рядом с ней стояли кресло с подставкой для ног и небольшой столик. Ариадна пробралась в этот угол, швырнула подушки у кресла и начала растаскивать и распихивать окружающий хлам — все эти столы, стулья, тумбочки, — чтобы освободить побольше места.

Она сражалась с тяжеленной скамьей, у которой вдобавок к высокой спинке были еще и подлокотники, когда от дверей купальни донесся голос Диониса:

— Она слишком тяжелая для тебя. Куда ты хочешь ее переставить? — Он подошел и отобрал у Ариадны скамью.

— Разве пристало богам передвигать мебель? — усомнилась она.

Дионис — волосы мокрые, глаза улыбаются — хмыкнул.

— Все, что бог пожелает сделать, — пристало ему, так что прекрати меня об этом спрашивать. Куда мне поставить эту штуку?