Бык в западне
Шрифт:
— Готовы? — бросил он в трубку. И, выслушав ответ, коротко приказал: — Оператора с видеокамерой ко мне. — И, взглянув на мрачного Чирика, добавил в трубку: — Позавтракаем прямо здесь. Хозяин не жадный. И не беден… Не спорь, не беден, не беден…
Зимин, закрыв трубку радиотелефона, неторопливо спрятал ее в карман. Потом ухмыльнулся.
— Сварите-ка нам, гражданин Чирик, полную джезву кофе. Минимум на трех голодных мужиков Я ведь и тебя имею в виду, проголодался, наверное? А заодно потряси хорошенько свой холодильник. Пусть из холодильника вывалится все самое вкусное. Мы ведь, можно сказать, будущее твое спасаем. Так что не стоит скупиться,
Чирик хмуро кивнул.
— Ну вот видишь! Собирался Раз собирался, значит, ушел… Так что начнем, гражданин Чирик, — ухмыльнулся Зимин. — Чем скорей мы с тобой закончим, тем больше времени у нас останется… Или я ошибаюсь?..
Глава II.
...................................................................................................................
...................................................................................................................
...................................................................................................................
Глава III. БОЛЬШАЯ ПРУХА
3 июля, Новосибирск
Паскуды, паскуды и паскуды.
Паскуда на паскуде
Город паскуд.
Прямо с утра бомж Груня подрался возле железнодорожного вокзала с давним своим собутыльником Колькой Недопыркой. Через полчаса устроил свару возле киоска «Альтернативные напитки». К обеду внаглую попытался прорваться на заветную территорию Большой городской свалки, за что был жестоко бит. При этом у Груни отобрали последний червонец, который он хранил в кармане затасканной телогрейки, как бы на черный день.
Груня, конечно, не верил, что такой черный день когда-нибудь наступит. Груня, собственно, уже вечером собирался пустить припрятанный в кармане червонец на какое-нибудь хорошее дело, но не успел. Помоечный придурок, известный лупень-козел с красивым прозвищем Олигофрен и эти его бесформенные сволочные подружки заловили Груню у входа на Большую городскую свалку. А точнее, уже на территории. Олигофрен и его паскудные сволочные подружки были как бы самым передовым отрядом суровой гвардии, еще при горбачевской засухе выдвинувшимся из города и занявшим все высотки и таинственные дымные перевалы Большой городской свалки.
Конечно, Груня понимал, что, если даже он и прорвется на территорию Большой городской свалки, ничего хорошего из этого не выйдет. Чужих на свалке всегда били. Чужих на свалке всегда бьют. И, надо думать(а Груня даже и не думал об этом, а просто знал), всегда будут бить.
При всех режимах.
В конце концов, Большая свалка, — это не лабиринт грязных городских мусорных баков, в которых может копаться кто угодно, не опасаясь того, что его могут в любой момент накрыть и напинать. Большая городская свалка — это великий плодородный край, бескрайний,малоизученный, загадочный, вольный, никем не нанесенный на карты, часто и густо заволоченный то немножко вонючим, а то немножко едким дымком. Большая городская свалка — это великая, сытная, практически вечная, неисчерпаемая кормушка, пусть и контролируемая всякими придурками, вроде Олигофрена. Наконец, это истинный райский мичуринский сад, в котором можно жить даже суровой зимой, нисколько не беспокоясь о завтрашнем дне. Конечно, этот сад несколько
Но, конечно, чужим на Большой городской свалке делать нечего.
На Большую городскую свалку просто так не приходят. На Большую городскую свалку могут только привести. А явиться самому… Просто так Без словечка, нашептанного кому-то на ухо… Чтобы решиться на такое, надо иметь совсем уж наглый характер. Такой, как у бомжа Груни.
— Мы тебя уже били, — безрадостно узнал Груню Олигофрен. И сплюнул. — В прошлом месяце. Зачем ходишь?
Груня пожал плечами. Он сам не знал, зачем ходит. Ну, ходит и ходит. Кому какое дело? Он не только сюда, на свалку, он вообще ходит. Вот ходит, пока ходится. Может, привычка.
— Ты чё? Ты чё? — сразу заволновался и побагровел Олигофрен, любивший вникать в сложные проблемы, за что и получил такое красивое прозвище. — Трудно тебе изменить привычку?
Олигофрен как бы не понял Груню, он даже как бы изумился высказанному вслух предположению Груни. На самом деле побагровевший от непонимания Олигофрен просто-напросто красовался перед своими подружками.
— Ты чё, падла? Тут Родине изменяют каждый день, а ты привычку не можешь.
За сутулой спиной явно невыспавшегося, злого, зато всегда сытого Олигофрена сладко и маняще курились легким нежным дымком необозримые и таинственные пространства Большой городской свалки. Тревожно орало воронье. По злым глазам Олигофрена, посверкивающим, как новогодние елочные игрушки, и по жадным мутным глазам его хихикающих паскуд-подружек Груне сразу стало понятно, что этим нелюдям есть что терять и что они вовсе не собираются это терять.
Короче, бомж Груня сразу понял, что лупень Олигофрен и его паскудные подружки и в этот раз встанут перед ним, как неизвестные герои перед прорвавшимся к городу фашистским танком.
Такие вот буки-козлики. Обидно. Даже не обменялись новостями.
Груня любил обмениваться новостями. По утрам, встречая своих оборванных приятелей, с которыми он выпивал то на железнодорожном вокзале, то в Первомайском сквере, то просто на набережной у Коммунального моста или в саду имени Кирова, Груня с интересом обменивался всякими мелкими и крупными городскими новостями.
Город большой. Паскудный. Новостей много. Например, в пельменной на Красном проспекте кто-то неизвестный отобрал у посетительницы двести тысяч рублей. Хорошая работа, одобрительно кивнул Груня. Сам бы он, несмотря на врожденную наглость, никогда не посмел бы напасть на посетительницу пельменной. Струсил бы.
А два родных брата, с одобрением узнавал Груня, старые бомжи Соскины, ступив на жиганскую тропу, зверски избили пожилого сторожа крутого магазина «Искра». Ничего братанам Соскиным в магазине не обломилось, но пожилого сторожа они избили. И поделом. Паскуда сторож «Искры», говорят, не покупался даже на бутылку.
Груня крепко осуждал презрение сторожа «Искры», испытываемое им к бомжам, но сам, пожалуй, не смог бы его избить. Тем более зверски.
А знаменитый ларек на улице Добролюбова наконец сожгли Недели три ходили к ларьку бомжи Ивановы, которые не братья, а просто однофамильцы (так о них говорят), и упрямо выпрашивали у хозяина немножко водки. Или немножко денег. Или немножко жратвы. Хозяин-паскуда ничего не давал. Вот Ивановы, которые не братья, и сожгли наконец знаменитый, никому до того не сдававшийся ларек. Впрочем, так и не сдавшийся.