Были древних русичей
Шрифт:
– Ну, водяной, ну, мразь речная!.. – захлебнувшись от обиды слюной, мирошник не закончил ругань угрозой, побежал на плотину.
По воде в затоне пробегала легкая рябь, образованная ветерком, лениво шелестел камыш. Около камыша плавала серая дикая утка в сопровождении двух десятков желтых утят. То тут, то там вплескивала рыба, а на мелководье выпрыгивали стайки мальков, вспугнутых окунем или щуренком. На лопасти мельничного колеса висел венок, цветы увяли и поблекли. Мирошник взмахнул рукой, в которой была зажата ракушка, но бросил не сразу, сначала крикнул, глядя в темную речную воду:
– Подавись своей обманкой, харя мокрая!
Ракушка не долетела до воды, упала со звоном на склон плотины, превратилась
Мирошник скривил лицои затряс бородой в безмолвном плаче. Горевал долго – брызги на лице успели высохнуть. Тяжело вздохнув, он пошарил по карманам, проверяя, нет ли там денег, – и вздохнул еще тяжелее.
Какое-то воспоминание просветлило его лицо. Мирошник подскочил и побежал к тому месту, где ночью видел цветущий папоротник. Попадались ему лишь иван-да-марья и крапива, папоротник здесь отродясь не рос. Опять помрачнев, мирошник снял шапку и шваркнул ее об землю. Из шапки выбилось белое облачко муки, которое подхватил и утащил за собой ветерок. Мирошник сел на землю, стянул сапоги, внимательно осмотрел их, оценивая, поплевал на голенища и протер их рукавом, встал, сунул их под мышку и решительно зашагал в корчму.
Волхв
Пещера была вырыта в склоне пологого холма, поросшего соснами, высокими и стройными, и смотрела входом, завешенным медвежьей шкурой, на ручей, широкий, в пару саженей, в котором зеленоватая вода текла так медленно, что казалась стоячей. Неподалеку от пещеры горел костер, еле заметное в солнечных лучах пламя облизывало крутые бока чугунка, на дне которого булькало густое фиолетовое варево. Около костра прогуливался крупный ворон, прихрамывающий на левую лапу, часто останавливался и наклонял и выворачивал голову, будто прислушивался к идущим из земли звукам, потом встряхивался и ковылял дальше. С ближней к входу в пещеру сосны серо-оранжевой лентой соскользнула на землю белка, села на задние лапки и требовательно зацокала, настороженно косясь на ворона. Тот дважды поклонился, словно приветствовал зверька, и неспешно направился к нему.
Из пещеры вышел высокий, худой и жилистый старик с длинными седыми волосами, спадающими на плечи и спину из-под островерхой волчьей шапки, и бородой, раздвоенной внизу, одетый в серую холщовую рубаху, почти сплошь покрытую латками, и черные холщовые штаны. Присев на корточки, он угостил белку орехами, а ворона – салом. Бледно-голубые глаза его смотрели на зверька и птицу и, казалось, не видели их, потому что переполнены были грустью и тревожным ожиданием.
Вдалеке, ниже по течению ручья, застрекотала сорока. Старик вздрогнул, прислушался. Стрекотание повторилось, теперь уже ближе к пещере: кто-то шел сюда. На губах старика появилась слабая улыбка, он чуть слышно произнес: «Ищите себе другого хозяина…» и погладил указательным пальцем белку, которая сразу же убежала с недогрызанным орехом в зубах на сосну, а затем ворона, который дважды поклонился, точно благодарил за угощение и ласку, встряхнулся и поковылял к костру. Старик переоделся в пещере в белую рубаху, новую и чистую, сходил к ручью, где, собрав в пучок, спрятал под шапку длинные седые волосы и тщательно вымыл руки, лицо и шею, жилистую и морщинистую, покрытую густым белесым пушком. Подойдя к костру, он сел на лежавшее там бревно, наполовину вдавившееся в землю, снял с огня чугунок и аккуратно перелил фиолетовое густое варево в приготовленный загодя
Сорока стрекотала все ближе и ближе, и вот из-за деревьев вышел к ручью отряд из четырех человек и направился вверх по течению. Первым шел худой низкорослый монах с рыжей козлиной бородой и торчащими из-под черной скуфейки длинными патлами, одетый в черную рясу, подпоясанную бечевой. За ним шагали три стрельца: пожилой дородный мужчина в зеленой шапке и кафтане, подпоясанном серебряным ремнем, на котором слева висела сабля, а справа – кинжал; юноша лет двадцати, одетый в малиновую шапку и серый кафтан и вооруженный саблей и коротким копьем; и замыкал шествие кривоногий мужчина неопределенного возраста со скуластым плоским лицом, на котором росли жиденькие черные усики, а вместо бороды торчало несколько длинных волосин, одетый в испятнанный ржавчиной шишак и длинный, не по росту, армяк и вооруженный луком со стрелами и саблей. Заметив старика, маленький отряд ускорил шаг и сбился поплотнее.
К костру они подошли цепью и остановились полукругом, переводя дыхание. На старика глядели молча, с любопытством и злым торжеством: попался! А тот вроде бы и не замечал их, подталкивал прутиком в огонь выпавшие головешки. Усмехнувшись чему-то своему, он поднял голову и посмотрел на пожилого стрельца, как догадался, старшего над отрядом.
– Долго добирались. Или проводник дорогу неверно указал?
– Да нет, заплутали маленько, – вытирая пот со лба, ответил пожилой.
– А чего же прямо сюда не довел? – спросил старик и сам ответил: – Побоялся, вражина. Обещал я руки ему пообрывать, если в лесу встречу. Капканы и самострелы он ставит, зверя почем зря бьет, не ради мяса или меха – какой сейчас мех?! – а так, забавы для. А что самки сейчас котные или с детенышами – ему все равно. Человек, а хуже зверя…
– Не тебе судить! – вмешался монах. – Какой ни есть, а в истинного бога верует, не чета тебе, идолопоклоннику!
– Бог у него – нажива, – возразил старик. – Меня предал и к тебе смерть приведет.
Монах перекрестился и опасливо оглянулся, будто проверял, не прячется ли позади проводник.
– Ничего, мы с тобой в долгу не останемся, – успокоил его старик.
– Я с волхвами ничего вместе не делал и делать не собираюсь! – надменно сказал монах.
– Ну-ну, – улыбнувшись, произнес старик.
– Не нукай, не запряг! – раздраженно крикнул монахи повернулся к пожилому стрельцу: – Вяжите его!
– Ой, не спешили бы! – шутливо предупредил старик. – Чем дольше я проживу, тем дольше и вы по земле ходить будете, – добавил он серьезно, кинул прутик в костер и собрался встать, но плосколицый стрелец выхватил саблю из ножен, а юноша приставил острие копья к стариковой груди, открытой вырезом рубахи.
Волхв взялся за древко копья сразу за наконечником, с силой вонзил его в себя. Острый, поблескивающий на солнце, железный треугольник легко прорвал дряблую кожу, вошел в тело. Стрелец от удивления расслабил пальцы, не мешая самоубийству. Когда наконечник влез в грудь на две трети, старик медленно вынул его. Железо осталось чистым и сухим, и из раны не полилась кровь, она быстро затянулась, остался только темно-красный надрез. Волхв отпустил копье, и оно упало на землю.
– Радуйтесь: не так-то легко меня убить, а значит, и вы дольше солнцем полюбуетесь.
– Ну, смерть по-разному можно принять, – справившись с удивлением, возразил пожилой стрелец. – Не берет железо, возьмет…
– …огонь? – Волхв наклонился к костру, выбрал из середки самый алый уголек, покатал его на ладони, показывая всем, а потом протянул пожилому.
Стрелец, повинуясь неведомой силе, подставил руку, а когда в нее упал уголек, вскрикнул и затряс ею в воздухе. – Ты брось так шутить! – пригрозил он и облизал обожженную ладонь.