Были и небыли. Книга 2. Господа офицеры
Шрифт:
— Я дам охрану, — тихо сказал отец Макарий, доселе безмолвно перебиравший четки. — Дьякон Кирилл поведет пятнадцать иноков.
— Они умеют стрелять? — спросил Карцов.
Отец Макарий и Цеко Петков молча улыбнулись. Генерал заметил это и тоже улыбнулся.
— Простите, святой отец, я запамятовал, что в Болгарии любой монах умеет стрелять по туркам.
Цеко Петков и Митко в сопровождении вооруженных иноков Траянского монастыря вышли в ночь. Через несколько часов они добрались до овчарни — сложенного из плитняка четырехугольного загона без крыши. По плану Сосновского
— Нашли обход? — первым делом спросил Петков.
Меченый хотел что-то сказать, но Отвиновский опередил его:
— Нашли. Для уточнения я снова отправил человека.
— Любчо, подай еду и ступай к себе, — сказал Меченый.
Любчо молча поставила на низенький столик жареное мясо, хлеб и вино и тут же вышла.
— Кого ты отправил к перевалу, Здравко? — спросил воевода, садясь к столу.
— Я обманул вас, воевода, — тихо сказал Отвиновский. — Три дня назад из разведки не вернулся Бранко. А сейчас турки перекрыли все дороги, и мы не смогли найти обходных путей.
— Ты думаешь, Бранко не выдержал пыток?
— Нет, — угрюмо ответил Меченый. — Просто турки почуяли неладное.
— Ешьте, — помолчав, сказал воевода. — Потом будем думать.
Завтракали в гнетущем молчании. Под конец Петков спросил отрывисто:
— Когда Любчо рожать?
— Месяца через четыре, — ответил Стойчо.
— Отправишь в Лом-Паланку. У меня не было сына, так пусть будет внук.
Закончив трапезу, воевода тяжело поднялся, молча взял чашу с вином. Все встали, опустив головы.
— Вечная память тебе, Кирчо, и тебе, Бранко. Кровь за кровь.
— Кровь за кровь, — глухо отозвались гайдуки.
Они выпили вино и сели за стол. Отвиновский развернул подробную схему Траянских Балкан с обозначением всех троп и турецких укреплений.
— У нас есть одно соображение, воевода. Не обходный маневр отряда генерала Карцова, а обходный маневр нашей четы. Нам не нужны дороги, но нам необходима отвлекающая атака Курт Хиссара. Если генерал Карцов согласится на нее, мы проберемся в леса против редута Картал. И ударим оттуда, когда русские предпримут генеральный штурм. Капитан Олексин согласен с этим планом.
Петков долго разглядывал схему. Сказал, не поднимая головы:
— Пиши подробную записку, Здравко. Митко, тебе придется еще раз сходить к подполковнику Сосновскому, — он посмотрел на Гавриила. — Условьтесь о сигналах, капитан, будет так.
— Если атаку возглавит подполковник Сосновский, я не поручусь за ее исход, — помолчав, сказал Олексин. — Для такой задачи он слишком любит жизнь.
— Будет так, — сурово повторил воевода.
Обходной марш, на который рассчитывал генерал Карцов, требовал дорог,
— Тот генерал, который вознамерится перейти Траяны, заранее заслуживает имя безрассудного, потому что достаточно двух батальонов, чтобы задержать наступление целого корпуса.
У турок было шесть батальонов, а отряд Карцева представлял собой лишь усиленную дивизию. По всем военным канонам выходило, что германский фельдмаршал прав: русские обречены были на неудачу, а их командир — на бесславное имя безрассудного генерала. Но у Карцева была третья сила, которую не учитывал начальник германского Генерального штаба: вооруженный народ Болгарии.
— Что же, это разумно, тем паче, что Рафик-бей не любит менять решений в бою, — сказал Карцов, когда подполковник Сосновский доложил о решении Петкова. — Однако неприятель поверит нам только в том случае, если все — от нижнего чина до старшего офицера — будут биться с упорством. Значит, о том, что это демонстрация, не должен знать никто. Пишите приказ на генеральный штурм.
— Капитан Олексин просит начать атаку к ночи.
— Обоснуйте как-либо необходимость ночного штурма в приказе. И атакуйте до рассвета, пока Цеко Петков не проведет своих молодцов у турок под носом. Что же касается настоящего удара… — Карцов подумал. — Трех дней Петкову хватит?
— Сигнал — костер в ночь на двадцать седьмое.
— Значит, с зарею двадцать седьмого — штурм. Сообщите этот срок ординарцу Петкова.
Сосновский всегда был образцом строевого послушания, но на сей раз лишь задумчиво покивал головой. Молча собрал карты, молча поклонился.
— Присядьте, — Карцов походил по комнате, поглядывая на понурого начальника штаба. Потом сел напротив. — Понимаю ваше состояние, Илья Никитич.
— Я двадцать лет… — голос Сосновского дрогнул. — Капитан Олексин — опытный офицер, но обманывать собственных солдат…
— У вас есть иной план?
— Нет. И, вероятно, не нужно, план превосходен. Я ведь не в нем сомневаюсь, Павел Петрович, я в праве своем сомневаюсь. Я двадцать лет… — Подполковник вдруг спохватился: — Господи, дались мне эти двадцать лет! Только ведь я семьями дружен, у доброго десятка в кумовьях, детей крестил. Для Олексина — демонстрация, да так, чтобы турки поверили, а для меня… — Он замолчал. Чуть дрогнувшей ладонью расправил усы, встал, сказал тихо: — Все будет исполнено, Павел Петрович.
— Я знаю, что все будет исполнено, — вздохнул Карцов. — Садитесь. Неблаговидная роль вам выпала, что же делать, друг мой?
— Зачем же, Павел Петрович? — застенчиво улыбнулся Сосновский. — Хотите, чтобы я сам сказал, что случаются обстоятельства, когда офицер обязан не помышлять о собственной совести?
— Простите меня, Илья Никитич, — тихо сказал Карцов, помолчав. — Бога ради, простите. Не для своей славы обмана требую — для славы и чести отечества нашего. Простите.