Былое и думы. Части 1–5
Шрифт:
— Оно у вас в руках.
— Бог знает когда это писано, и время прошло.
— Впрочем, странно было бы с моей стороны приехать без позволения и начать с визита генералу Дубельту.
— Коли не хотите хлопот, так извольте отправляться назад, и то не дальше, как через двадцать четыре часа.
— Я вовсе не располагался пробыть здесь долго, но мне нужно же подождать ответ графа Орлова.
— Я вам не могу позволить, да и граф Орлов очень недоволен, что вы приехали без позволения.
— Позвольте мне мою бумагу, я сейчас поеду к графу.
— Она должна остаться у меня.
— Да
— Бумага останется у меня, как доказательство, что вы были в Петербурге. Я вам серьезно советую завтра ехать, чтоб не было хуже.
Он кивнул головой и вышел. Вот тут и толкуй с ними.
У старика генерала Тучкова был процесс с казной. Староста его взял какой-то подряд, наплутовал и попался под начет. Суд велел взыскать деньги с помещика, давшего доверенность старосте. Но доверенности на этот предмет вовсе не было дано, Тучков так и отвечал. Дело пошло в сенат, сенат снова решил: «Так как отставной генерал-лейтенант Тучков дал доверенность… то…» На что Тучков опять отвечал: «А так как генерал-лейтенант Тучков доверенности на этот предмет не давал, то…» Прошел год, снова полиция объявляет с строжайшим подтверждением: «Так как генерал-лейтенант… то…», и опять старик пишет свой ответ. Не знаю, чем это интересное дело кончилось. Я оставил Россию, не дождавшись решения.
Все это вовсе не исключение, а совершенно нормально. Кокошкин держит в руках бумагу, в достоверности которой не сомневается, на которой стоит № и число для легкой справки, в которой написано, что мне разрешается приезд в Петербург, и говорит: «А так как вы приехали без позволения, то отправляйтесь назад», и бумагу кладет в карман.
Чаадаев действительно прав, говоря об этих господах: «Какие они все шалуны!»
Я поехал в III Отделение и рассказал Дубельту, что было. Дубельт расхохотался.
— Как это они вечно все перепутают! Кокошкин доложил графу, что вы приехали без позволения, граф и сказал, чтоб вас выслали, но я потом объяснил дело; вы можете жить сколько хотите, я сейчас велю написать в полицию. Но теперь об вашем деле: граф не думает, чтоб полезно было просить вам позволение ехать за границу. Государь вам два раза отказал, последний раз по просьбе графа Строгонова; если он откажет в третий раз, то в это царствование вы уж, конечно, не поедете к водам.
— Что же мне делать? — спросил я с ужасом, так мысль путешествия и воли обжилась в моей груди.
— Отправляйтесь в Москву; граф напишет генерал-губернатору частное письмо о том, что вы желаете для здоровья вашей супруги ехать за границу, и спросит его, заметив, что знает вас с самой лучшей стороны, думает ли он, что можно с вас снять надзор? На такой вопрос нечего отвечать, кроме «да». Мы представим государю о снятии надзора, тогда берите себе паспорт, как все другие, и с богом к каким хотите водам.
Мне казалось все это чрезвычайно сложным и даже просто уловкой, чтоб отделаться от меня. Отказать мне они не могли, это навлекло бы на них гонение Ольги Александровны, у которой я бывал всякий день. Однажды уехавши из Петербурга, я не мог еще раз приехать; переписываться с этими господами — дело трудное. Долю моих
— Генерал, — сказал я в заключение, — не знаю, а мне даже не верится, что до государя дошло представление Строгонова.
Дубельт позвонил и велел подать «дело» обо мне и, ожидая его, добродушно сказал мне:
— Граф и я, мы предлагаем вам тот путь для получения паспорта, который мы считаем вернейшим; ежели у вас есть средства более верные, употребите их; вы можете быть уверены, что мы вам не помешаем.
— Леонтий Васильевич совершенно прав, — заметил какой-то гробовой голос; я обернулся, возле меня стоял еще более седой и состарившийся Сахтынский, который принимал меня пять лет тому назад в том же III Отделении. — я вам советую руководствоваться его мнением, если хотите ехать.
Я поблагодарил его.
— А вот и дело, — сказал Дубельт, принимая толстую тетрадь из рук чиновника (что бы я дал — прочесть ее всю! В 1850 году я видел в кабинете Карлье мой «досье»{495} в Париже; интересно было бы сличить); порывшись в ней, он мне ее подал раскрытую: это была докладная записка Бенкендорфа вследствие письма Строгонова, просившего мне разрешение ехать на шесть месяцев к водам в Германию. На ноле было крупно написано карандашом «рано», по карандашу было проведено лаком, внизу написано было пером: «рукою е. и. в. написано рано. Граф А. Бенкендорф»{496}.
— Верите теперь? — спросил Дубельт.
— Верю, — отвечал я, — и так верю вашим словам, что завтра же еду в Москву.
— Да вы, пожалуй, погуляйте у нас, полиция теперь вас беспокоить не будет, а перед отъездом заезжайте, я велю вам показать письмо к Щербатову. Прощайте, bon voyage [352] , если не увидимся.
— Счастливого пути, — прибавил Сахтынский.
Мы расстались, как видите, приятельски.
Приехав домой, я нашел приглашение от частного пристава, кажется II Адмиралтейской части. Он меня спрашивал, когда я выезжаю.
352
счастливого пути (франц.). — Ред.
— Завтра вечером.
— Помилуйте, да, кажется, я думал… генерал говорил, сегодняшнего числа. Его превосходительство, конечно, отсрочит, но позвольте быть удостоверену?
— Можете, можете; кстати, дайте мне билет.
— Я его напишу в части и пришлю часа через два. В каком заведении изволите ехать?
— В Серапинском, если найду место.
— И прекрасно, а в случае если места не найдете, благоволите сообщить.
— С удовольствием.
Вечером опять явился квартальный, частный пристав велел мне сказать, что не может выдать мне билета, а чтоб я пришел завтра в восемь часов утра к обер-полицмейстеру.