Былое и думы.(Предисловие В.Путинцева)
Шрифт:
Виллих понял, что дело с Курне примет очень дурной оборот, и сам себя предложил в посредники. Бартелеми вполне верил Виллиху и поручил ему дело. Виллих отправился к Курне; твердый, спокойный тон Виллиха (72) подействовал на «первую шпагу»; он объяснил историю писем; после, на вопрос Виллиха: «уверен ли он, что Бартелеми жил на содержании у актрисы?» — Курне сказал ему, что «он повторил слух — и что жалеет об этом».
— Этого, — сказал Виллих, — совершенно достаточно; напишите, что вы сказали, на бумаге, отдайте мне, и я с искренней радостью пойду домой.
—
— Так это вы будете извиняться перед каким-нибудь Бартелеми, — заметил другой рефюжье, взошедший в конце разговора.
— Как извиняться? И вы принимаете это за извинение?
— За действие, — сказал Виллих, — честного человека, который, повторивши клевету, жалеет об этом.
— Нет, — сказал Курне, бросая перо, — этого я не могу.
— Не сейчас же ли вы говорили?
— Нет, нет, вы меня простите, но я не могу. Передайте Бартелеми, что я «сказал это потому, что хотел сказать».
— Брависсимо! — воскликнул другой рефюжье.
— На вас, милостивый государь, падет ответственность за будущие несчастья, — сказал ему Виллих и вышел вон.
Это было вечером; он зашел ко мне, не видавшись еще с Бартелеми; печально ходил он по комнате, говоря: «Теперь дуэль неотвратима! Экое несчастье, что этот рефюжье был налицо».
«Тут не поможешь, — думал я, — ум молчит перед диким разгаром страстей; а когда еще прибавишь французскую кровь, ненависть котерий [884] и разных хористов в амфитеатре!..»
884
партий, кружков (от франц. coterie).
Через день, утром, я шел по Пель-Мелю; Виллих скорыми шагами торопился куда-то; я остановил его;
бледный и встревоженный, обернулся он ко мне:
— Что?
— Убит наповал.
— Кто? (73)
— Курне, я бегу к Луи Блану — за советом, что делать.
— Где Бартелеми?
— И он, и его секундант, и секунданты Курне в тюрьме, один из секундантов только не взят, по английским законам Бартелеми можно повесить.
Виллих сел на омнибус и уехал. Я остался на улице, постоял, постоял, повернулся и пошел опять домой.
Часа через два пришел Виллих. Луи Блан принял, разумеется, деятельное участие, хотел посоветоваться с известными адвокатами. Всего лучше, казалось, поставить дело так, чтоб следователи не знали, кто стрелял и кто был свидетелем. Для этого надобно было, чтоб обе стороны говорили одно и то же. В том, что английский суд не захочет, в деле дуэли, употреблять полицейские уловки, — в этом все были уверены.
Надобно было передать это приятелям Курне, но никто из знакомых Виллиха не ездил ни к ним, ни к Ледрю-Роллену, — Виллих поэтому отправил меня к Маццини.
Я его застал сильно раздраженным.
— Вы, верно, приехали, — сказал он, — по делу этого убийцы?
Я посмотрел на него, намеренно помолчал и сказал:
—
— Вы с ним знакомы, вы заступаетесь за него, все это очень хорошо, хоть я и не понимаю… У Курне, у несчастного Курне, были тоже приятели и друзья…
— Которые, вероятно, не называли его разбойником за то, что он был на двадцати дуэлях, на которых, кажется, не онбыл убит.
— Теперь ли поминать об этом.
— Я отвечаю.
— Что же, теперь спасать егоиз петли?
— Я полагаю, что особенного удовольствия никому не будет, если повесят человека, который себя так вел, как Бартелеми на июньских баррикадах. Впрочем, речь идет не о нем одном, а и о секундантах Курне.
— Его не повесят.
— Почем знать, — заметил хладнокровно молодой английский радикал, причесанный a la Jesus, молчавший все время и подтверждавший слова Маццини головой, дымом сигары и какими-то неуловимыми полиф(74) тонгами,в которых пять-шесть гласных, сплюснутых вместе, составляли одну сводную.
— Вы, кажется, ничего не имеете против этого?
— Мы любим и уважаем закон. — Не оттого ли, — заметил я, придавая добродушный вид моим словам, — все народы больше уважают Англию, чем любят англичан.
— Оеуэ? — спросил радикал, а может, и отвечал.
— В чем дело? — перебил Маццини.
Я рассказал ему.
Они уже сами думали об этом и пришли к тому же результату.
Процесс Бартелеми имеет чрезвычайный интерес. Редко английский и французский характер обличались с такой резкостью, в такой тесной и удобоизмеримой раме.
Начиная с места поединка, все было нелепо: они дрались близ Виндзора, для этого надобно было по железной дороге (которая толькоидет в Виндзор) отъехать несколько десятков миль от границы внутрькоролевства, в то время как вообще люди дерутся на границе, близ кораблей, лодок и проч. Выбор Виндзора, сверх того, сам по себе был никуда не годен. Королевский дворец, любимая резиденция Виктории, разумеется, в полицейском отношении находится под двойным надзором. Я полагаю, что место это было выбрано очень просто потому, что французы из всех окрестностей Лондона только и знают: Ришмон и Вансор.
Секунданты взяли на всякий случайрапиры с отточенными концами, хотя и знали, что противники будут стреляться. Когда Курне пал — все, за исключением одного секунданта, который уехал особо и вследствие того спокойно пробрался в Бельгию, поехали вместе, не забыв с собой взятьрапиры. Когда они прибыли на ватерлооскую станцию в Лондоне, телеграф уже давно известил полицию. Полиции искать было нечего: «четыре человека, с бородами и усами, в фуражках, говорящие по-французски и с завернутыми рапирами», были взяты выходя из вагонов.