Былое и думы.(Предисловие В.Путинцева)
Шрифт:
— Да вы замерзли, как в России.
— Что делать, стар становлюсь, силы отказывают. Приятели-то ваши (то есть его сыновья) спят еще, небось, — и пусть поспят, пока старик еще жив. А без собственного надзора нельзя. Я прежнего покроя человек, много нагляделся: пять революций, amico mio. [1095] видел, возле прошли; а я за своей работой все так же: отпущу масло, пойду в контору. Я и кофей там пью, — прибавил он.
— И так до самого обеда?
1095
друг
— До самого обеда.
— Вы не балуете себя.
— А, впрочем, скажу вам откровенно, тут много делает привычка. Мне скучно без дела. (216)
«Не нынче-завтра он умрет. Кто же будет масло отпускать, как пойдет дом? — думал я, оставив его. — Разве, к тем порам, старший сын тоже сделается человеком прежнего покроя и тоже будет скучать без дела и вставать в четыре часа. Так и пойдет одна тысяча золотых к другой, до тех пор, пока кто-нибудь из династов, и наверное самый лучший, проиграет все в карты или поднесет лоретке». — «Родители-то какие были! — скажут добрые люди, — они отказывали во всем себе и другим тоже и все копили про детей. А вот блудный сын!..»
Ну, где ж тут скоро добраться сквозь эту толщу нелепости до живого мяса?
Этим людям, занятым службой, ажиотажем, семейными ссорами, картами, орденами, лошадьми, — Р. Оуэн проповедовал другое употребление сил и указывал им на нелепость их жизни. Убедить их он не мог, а озлобил их и опрокинул на себя всю нетерпимость непонимания. Один разум долготерпелив и милосерд, потому что он понимает.
Биограф Р. Оуэна очень верно судил, говоря, что он разрушил свое влияние, отрекаясь от религии. Действительно, стукнувшись о церковную ограду, ему следовало остановиться, а он перелез на другую сторону и остался там один-одинехонек, провожаемый благочестивым ругательством. Но нам кажется, что рано или поздно ов точно так же остался бы и за другим черепкомраковины — один и outlaw! [1096]
1096
отверженный (англ.).
Толпа только потому не освирепела на него с самого начала, что государство и суд не так популярны, как церковь и алтарь. Но за право наказания вступились бы, a la longue, люди получше подкованные, чем богобеснующиеся квекеры и фельетонные святоши.
О церковном учении и истинах катехизиса никто, уважающий себя, не спорит, зная вперед, что они не могут выдержать никакой критики. Нельзя же серьезно доказывать постноезачатие девы Марии или уверять, что геологические исследования Моисея сходны с исследованиями Мурчисона. Светские церкви гражданского и уголовного судаи догматы юридического катехизиса стоят гораздо тверже и пользуются, впредь до рассмотрения,правами доказанныхистин и незыблемых аксиом. (217)
Люди, опрокинувшие алтари, не дерзали коснуться до зерцала. Анахарсис Клоц, гебертисты, назвавшие бога по имени — Разумом, были так же уверены во всех salus populi [1097] и других гражданских заповедях, как средневековые попы в каноническом праве и в необходимости жечь
Давно ли один из сильнейших, из самых смелых мыслителей нашего века, для того чтоб нанести церкве последний удар, секуляризовал ее в трибунал и, вырывая из рук жрецов Исаака, приготовляемого на заклание богу, отдал его под суд, то есть на заклание справедливости?
1097
общественных благах (лат.).
Вековой спор, спор тысячелетний о воле и предопределениине кончен. Не один Оуэн в наше время сомневался в ответственности человека за его поступки; следы этого сомнения мы найдем у Бентама и у Фурье, у Канта и у Шопенгауэра, у натуралистов и у врачей и, что всего важнее, у всех занимающихся статистикой преступлений. Во всяком случае, спор не решен, но о том, что преступника наказывать справедливо и, притом, по мере преступления, об этом и спору нет,это всякий сам знает!
С которой же стороны lunatic asylum?
«Наказание есть неотъемлемое право преступника», сказал сам Платон.
Жаль, что он сам сказал этот каламбур, но, впрочем, мы не обязаны с Аддисоновым «Катоном» приговаривать ко всему: «Ты прав, Платон, ты прав», даже и тогда, когда он говорит, что «наш дух не умирает».
Если быть выпоронному или повешенному составляет правопреступника, пусть же он сам и предъявляет его, если оно нарушено. Права втеснять не надобно.
Бентам называет преступника дурным счетчиком; понятно, что кто обчелся, тот должен нести последствия ошибки, но ведь это — не право его. Никто не говорит, что. если вы стукнулись лбом, то вы имеете право на синее пятно, и нет особого чиновника, который бы посылал фельдшера сделать это пятно, если его нет. Спиноза еще проще говорят о могущей быть необходимости убить человека, мешающего жить другим, «так, как убивают бешеную собаку». Это понятно. Но юристы или так неоткровенны, или так забили свой ум, что они казнь вовсе не (218) хотят признать обороной или местью, а каким-то нравственным вознаграждением, «восстановлением равновесия»; На войне дела идут прямее: убивая неприятеля, солдат не ищет еговины, не говорит даже, что это справедливо, а кто кого сможет, тот того и повалит.
— Но с этими понятиями придется затворить все суды.
— Зачем? Делали же из базилик приходские церкви; не попробовать ли теперь их отдать под приходские школы?
— С этими понятиями о безнаказанности не устоит ни одно правительство.
— Оуэн мог бы как первый историческийбрат на это отвечать: «Разве мне было поручено упрочивать правительства?»
— Он в отношении правительств был очень уклончив и умел ладить с коронованными головами, с министрами-тори и с президентом американской республики.
— А разве он был дурен с католиками или протестантами?
— Что ж, вы думаете, Оуэн был республиканец?
— Я думаю, что Роберт Оуэн предпочитал ту форму правительства,которая наибольше соответствует принимаемой им церкве.
— Помилуйте, у него никакой нет церкви.
— Ну, вот видите.
— Однако нельзя быть без правительства.
— Без сомнения; хоть какое-нибудь дрянное, да надобно. Гегель рассказывает о доброй старухе, говорившей: