Быстрая Молния
Шрифт:
Глава 2. Голодная стая
Наступил Укинанис – Свет Семи Звезд. Но в небе вместо семи зажглись семь миллиардов звезд. Унылая сумеречная мгла миновала, и мир Севера, светлый и умиротворенный, лежал в объятиях Долгой Ночи. Высоко вверху, там, где в летнем небе юга должно было бы находиться полуденное солнце, равномерно серебрилось легкое свечение, словно тускло мерцающее перламутровое сердце самой Ночи, а вокруг этого серебристого сердца располагались звезды. Бесчисленные и бесстрастные, застывшие и безжизненные, вечно сверкающие в небе – без солнца, без луны, без дневного света, которые могли бы затмить их мерцание, – они освещали замерзший мир, подобно многочисленным неподвижным и завистливым очам, ревниво следящим за искрящимся и непревзойденным великолепием Северного Сияния. Этой ночью – или
Мир этот был мертв и скован морозом. Было ужасно холодно – настолько холодно, что в неподвижном, не потревоженном ни ветром, ни дыханием воздухе слышалось порой четкое и звонкое похрустывание. Время от времени со стороны нагромождения ледяных гор в заливе Коронации доносился гром, подобный грохоту выстрела из большого орудия, когда какой-нибудь ледяной исполин разрушался или раскалывался до самого основания. Эхо от этих грохочущих взрывов разносилось жалобными призрачными стонами вплоть до замерзшей глади Бухты Нетопырей, ибо столь же непонятными и загадочными, как само Северное Сияние, были причуды жгучего холода. Иногда казалось, будто в воздухе на звонкой стали проносится компания конькобежцев, и можно было даже различить шорох их одежд, звуки голосов и далекий звонкий смех. Впрочем, в меховой одежде с надвинутым капюшоном этот смертельный холод почти не ощущался, так как без ветра он терял остроту и жгучесть.
Возле бревенчатой хижины, построенной на краю большой ледниковой расщелины, стояли «капрал Пеллетье и констебль О'Коннор из Королевской Северо-Западной конной полиции. Чуть поодаль и позади, рядом с санями и упряжкой из шести ездовых собак, стоял эскимос, закутанный в меха, с надвинутым на лицо капюшоном. Прошло уже полтора месяца с тех нор, как капрал Пеллетье отправил последнее донесение главному инспектору дивизиона „М“ в Форт-Черчилль, предупреждая о предстоящих бедах: голоде, гибели и ущербе, наносимом волками.
Пеллетье, взглянув на яркий пурпурный всплеск Северного Сияния на западе, первым нарушил молчание.
– Сегодня Мику-Хао, – сказал он. Первая «Красная Ночь» за всю зиму. Нам повезло, О'Коннор. Эскимосам она предвещает большую кровь, а следовательно, и удачную охоту. Держу пари, что каждый шаман отсюда до залива Франклина трудится сейчас не покладая рук, отгоняя злых духов и вознося молитвы. Охотники с побережья, должно быть, уже в пути. Скоро они присоединятся к нам.
О'Коннор скептически пожал плечами. Он очень уважал Пеллетье. Он любил этого колоритного, закаленного бурями и невзгодами француза, прожившего полжизни на краю Полярного круга. Но у него было свое мнение о грандиозной охоте на волков, организовать и спланировать которую он добросовестно помогал Пеллетье. Целых две недели его неуклюжие пальцы заворачивали ядовитый стрихнин в шарики из жира карибу. В стрихнин он верил. Разбросанная по широким просторам ледяных пустынь, ядовитая приманка кое-кому, несомненно, принесет гибель. Но что касается охоты…
– Это наш единственный шанс, и их тоже, – продолжал Пеллетье, все еще глядя на окрашенное кровавым заревом небо. – Если нам удастся загнать крупную стаю в тупик и мы сумеем уничтожить ее хотя бы наполовину, мы спасем, по меньшей мере,
– …То, по крайней мере, у нас будет неплохое развлечение, – закончил за него ирландец. – Пошли, Пелли. Я полагаю, на градуснике сейчас где-то около шестидесяти. Эй, ты, Ум Глюк! Поехали! Давай сюда упряжку! Пошевеливайся! Пора в путь!
Закутанный в меха эскимос пришел в движение. Он что-то произнес резким гортанным голосом, длинный бич его развернулся над спинами собак, и шестеро маламутов в нетерпеливом возбуждении перед дорогой вскочили и выстроились в ровную рыжевато-коричневую цепочку, повизгивая и поскуливая, зевая и щелкая челюстями от страстного желания поскорее ощутить прелесть долгого стремительного бега под наливающимися багровым цветом небесами.
Этой ночью на протяжении многих миль вдоль дикого побережья залива Коронации и изрезанных берегов Бухты Нетопырей наблюдалось необычное движение. Жестокая десница голода нависла над страной, и движение это явилось результатом попыток Пеллетье разбудить обитателей иглу; оно было ответом на призыв Великого Белого Вождя, который собирался направить могучие чары против злых духов, переселившихся в бесчисленные стаи волков и изгоняющих всю дичь с окрестных равнин.
Становище рода Топек должно было служить местом сбора. Гонцы разносили известие о большой охоте на волков вдоль всего побережья, и сам Топек повсюду рассылал предостережения о том, что если волки не будут разогнаны или уничтожены, голод и смерть падут на несчастную землю. Он добросовестно повторял сообщение полиции, которую представляли капрал Пеллетье и констебль О'Коннор в маленькой хижине у ледниковой расщелины.
Под багрово-красными небесами люди возбужденно и с опаской собирались на призыв. Многие поколения обитателей пустынных берегов залива Коронации жили в святом убеждении, что зимой в тела кровожадных волков вселяются дьяволы, и поэтому на призыв Топека и полиции откликнулись лишь самые молодые и мужественные из всех. Одно дело объявить войну огромным белым медведям, а совсем другое – руками смертных бороться против злых духов. Тем не менее они собрались, и две сотни охотников направились к стойбищу Топека. Каждого из них предохраняло множество амулетов, и все они были вооружены разнообразным оружием. Немногие имели ружья, приобретенные у китобоев во времена изобилия; у некоторых были остроги, у других – копья наподобие африканских ассагаев, с которыми они охотились на тюленей. Дальше всех к западу жил Оле Джон, эскимос, женившийся но обычаям белого человека, и с ним вместе прибыли десять храбрейших охотников его стойбища, а также стадо из пятидесяти домашних оленей.
Северное Сияние потускнело, словно выгоревшая лампа, когда Пеллетье и О'Коннор прибыли на конечный пункт своего шестичасового путешествия. Они обменялись рукопожатиями с Топеком и чуть не расцеловали Оле Джона. В течение шести часов после этого охотники все еще продолжали прибывать. Вместе с последним из них с ледяных полей налетел ужасный ветер, наполненный снежной крупой, напоминавшей мелкую дробь. Он дочиста вымел бескрайние снежные просторы, засыпал все тропинки и стер все следы. После этой бури в стойбище Топека целых три дня и три ночи – по часам Пеллетье – наблюдалась усиленная активность. Охотники нашли подходящий тупик для загона и стали привабливать волков. Пять раз погонщики во главе с Топеком и Оле Джоном прогоняли туда стадо оленей, и пять раз возвращались назад – и люди, и животные на грани изнеможения. Но с оленьей троны ни разу не донесся волчий вой, и ни одна крупная стая не проследовала по ней. Сотни отравленных приманок были разбросаны по многочисленным следам оленьих копыт, однако ни один мертвый волк так и не был обнаружен.
На бесстрастных лицах молодых охотников-эскимосов начал появляться суеверный ужас. Правы были знахари и старики: в волков вселилась нечистая сила, и воевать с ними так же бессмысленно, как бороться с ветром. Даже Топек и Оле Джон потеряли уверенность, а в душе Пеллетье возникла постоянно растущая тревога, ибо неудача его затеи означала бы утрату с таким трудом завоеванного престижа полиции, но меньшей мере, наполовину.
В шестой, и последний, раз Топек и Оле Джон со стадом оленей отправились но своему проторенному пути, а в стойбище стали втихомолку поговаривать, что оскорбленные духи и дьяволы собираются наслать страшное проклятие на землю и море.