Быстроногий олень. Книга 2
Шрифт:
Пастух Раале пожаловался, что у него болит горло. Тэюнэ потребовала, чтобы Раале высунул язык. Пастух исполнил ее приказание.
— Еще! — приказала Тэюнэ.
Краснея от натуги, Раале высунул язык насколько было возможно. И вдруг Тэюнэ засунула в рот что-то похожее на лопатку. Раале испуганно шарахнулся в сторону, зажал лопатку в зубах. Тэюнэ внимательно осмотрела лопатку — не перекусил ли ее Раале — и сказала:
— Не надо ртом холодный воздух вдыхать, носом надо дышать, нельзя тебе холодную воду пить. Пей только чай. — Немного подумав,
Пастух пообещал выполнить все указания Тэюнэ и отошел в сторону.
— Ну как? Что скажешь? — спросили его пастухи, ожидающие своей очереди. Раале с многозначительным видом поднял палец и вполголоса сказал:
— Настоящий доктор! Видели, как она велела мне язык показать, как сунула в рот лопатку? Слышали, что сказала про снег?
— Сразу узнала! — восхищенно заметил один из пастухов. — Ты же и в самом деле любишь снег жрать, когда разжаришься. Сколько я тебе говорил, чтобы ты не делал этого.
Дальше Тэюнэ выехала с Воопкой, специально прибывшим в тундровый поселок, чтобы увезти в свое стойбище медсестру. Не успела гостья войти в его ярангу, как Воопка потребовал, чтобы она осмотрела дочь.
Когда Тэюнэ объявила, что девочка здорова, Воопка расплылся в широкой радостной улыбке и попросил, чтобы доктор осмотрела его.
При осмотре Воопки вышел небольшой конфуз, рассмешивший всех, кто сидел в пологе.
— Дыши! — приказала Тэюнэ. Пастух захватил в себя как можно больше воздуху, затем с шумом выдохнул.
— Не дыши! — приказала Тэюнэ, продолжая осмотр. Воопка замер. Тэюнэ уже отставила стетоскоп, как вдруг увидела, что Воопка зашатался. Тэюнэ посмотрела на него и испугалась: лицо пастуха посинело, глаза были вытаращены.
— Что с тобой? — спросила она с тревогой и потрясла Воопку за плечо. Тот жадно хлебнул воздух и прохрипел:
— Чуть-чуть не умер, понимаешь…
— А что такое?.. Что с тобой?
— Что? Что? — сердито передразнил Воопка. — Не могу так долго не дышать. Мне дышать надо.
— Так неужели ты с тех пор не дышал?
— Ты же говоришь: «не дыши», я и не дышал. Трудно, знаешь. Больше ты так не делай, — попросил Воопка и вдруг рассмеялся. За ним рассмеялись все остальные.
Известность Тэюнэ как доктора росла в тундре с каждым днем. В одном из стойбищ к ней явилась старуха с бельмом на левом глазу и попросила исправить глаз. Тэюнэ внимательно осмотрела его. Старуха с надеждой и нетерпением ждала, что скажет доктор. Тэюнэ смущенно созналась:
— Глаз тебе я исправить не могу.
Старуха помолчала и показала порезанный палец. Небольшая ранка на нем уже почти зажила. Тэюнэ старательно обмыла палец в ванночке с марганцовкой и забинтовала.
— Спасибо тебе, — поблагодарила старуха. — Но глаза исправлять ты все же поучись, обязательно поучись…
Когда старуха ушла, Тэюнэ улыбнулась ей вслед и озабоченно вздохнула.
— Да, надо учиться, ой как много надо учиться.
17
Ковалев
У него было такое ощущение, словно он стоял на пороге нового этапа в своей жизни. «Да, да. Теперь жизнь моя пойдет по-другому, — теперь рядом будут близкие, родные мне люди. Сегодня я уже, наверное, услышу смех маленькой Леночки… Конечно же, она чему-нибудь рассмеется, когда отдохнет от самолета. А может, ее укачало? Может, она заболела? Да и мама уже старенькая… Как они там?»
Описав круг над Кэрвуком, самолет зашел на посадку.
Ковалев с огромным трудом подавил в себе желание броситься навстречу самолету. Всего какая-нибудь минута теперь отделяла его от того момента, когда он, наконец, увидит дочь и свою мать. И в эту минуту, как бывало не раз, промелькнула вся его жизнь. Немало было красивого и светлого в его жизни. И самым светлым, конечно же, была она, Галина. «Какое это было бы счастье, если бы я увидел ее сейчас с Леночкой на руках. Вот совершилось бы чудо! Вышло бы так, что весть о гибели ее оказалась ложной, что вот она… Ну, успокойся, успокойся! Возьми себя в руки!» — призывал себя Ковалев.
Самолет, наконец, приземлился. Ковалев, опережая других встречающих, устремился к нему.
Открылась дверь. На трап вступил полный пожилой мужчина, с толстым портфелем в руках, за ним прошел старичок с седенькой бородкой.
«А вдруг их здесь нет! Вдруг почему-либо остались где-нибудь на другом аэродроме!»
Но вот Сергей Яковлевич замер. На трап вступила его мать, ведя за руку закутанную в белую пуховую шаль рослую девочку. Девочка сощурила серые глаза на яркий солнечный свет и громко спросила:
— Это уже все? Ты не обманываешь, бабушка?
И как встрепенулось сердце Ковалева, когда он услыхал этот голосок. Звонкий, певучий, он в одно мгновение ворвался в его жизнь, совершая в душе какой-то чудесный переворот.
Не чувствуя под собой ног, Сергей Яковлевич взбежал по трапу, протягивая руки матери. «Как она изменилась! Как постарела!» — промелькнуло в его голове.
Старушка всплеснула руками, окидывая сына жадным взглядом, что-то хотела сказать, но рот ее покривился, а добрые, в густой сетке ласковых морщинок глаза зажмурились, и тяжелые слезы покатились по ее щекам.
Ковалев подхватил на руки растерявшуюся девочку, удивленно поглядывавшую то на него, то на бабушку, и тихо сказал:
— Пойдем, мама.
Бережно нес по трапу Ковалев свою дочь, ведя за руку мать. Он чувствовал на себе десятки любопытных глаз, и ему страшно хотелось поскорее очутиться в своей квартире и уже там дать волю всему, что накопилось у него на душе.
Когда они ступили на землю, девочка насупилась, недоверчиво глядя на Сергея Яковлевича, и сказала, опустив глаза книзу: