Быть бардом непросто
Шрифт:
«Путь барда тернист…» – слова всплывают в голове сами собой. Медленно расслабляюсь, понимаю, что надо держаться. Еще не так унижали.
– Ты баллады знаешь? Боевые чтоб, ну, там, про рыцарей, про масштабные сражения, али одни только цветочки-лютики в башке?
– Знаю, – отвечаю хмуро. Произношу слова через силу. По правилам он сейчас должен не сидеть и тыкать в меня грязным пальцем, а валяться в ногах и трепетать от ужаса.
Ладно. Закидываю мокрый ирокез назад и расправляю плечи. Рывком достаю из-за спины чехол с инструментом. Рывком расчехляю его.
Все с интересом смотрят.
– Будет вам баллада.
Кто-то чешется, кто-то сморкается,
Что ж. Да грянет песня. И первый удар по струнам заставляет их замолчать.
Страшный бой, кровавый бой.Слезы, вопли, кровь, металл.Умираю? Нет. Живой.Час мой смертный не настал.Алой кровью глаз налился.Злоба душит, жар сжигает.Враг на миг остановился!Стонет, в ужасе икает.Видит, что серьезен, страшенИ опасен бой со мною.Я сегодня так отважен,Что один отряда стою.Вырываю, отрываю, отрезаю, протыкаю!Крик подобен урагану, дух подобен монолиту!В десяти местах мелькаю!В рожи им ору молитву!И падут враги, взывая,Умоляя о прощенье.Я же, с ними забавляясь,Жизнь продлю лишь на мгновенье.Тишина в зале. Я захожусь в кашле, ибо всю песню орал так, что стекла звенели, а уши местами закладывало. Пара струн таки лопнули – нужны будут новые. Запасная струна есть только одна. Но! В глазах простых обывателей шок и медленно проступающее на его поверхности обожание.
Я достучался! До их черствых душ и занавешенного паутиной сознания. Я… я смог. Ибо я бард и никто больше. Бард с голосом, который может быть острым, как сталь, или мягким, как шелк. Оглядываюсь и сажусь на скамью. Тихие хлопки, медленно перерастающие в гром аплодисментов, бросают в жар. Меня бьют по плечу, по шее, обнимают, орут, что надо спеть еще раз и непременно так же! Смущенно улыбаюсь. Почему-то мне не противно, что меня бьет и обнимает чернь. Даже… приятно как-то. И если бы еще эти голубые глаза не смотрели так внимательно, я был бы и вовсе счастлив.
Потом исполняю им что-то про болотные цветы и утопленниц. Потом про дракона и принцессу, которая пела тридцать лет и три года, дабы дракон не проснулся (в итоге девушка сорвала голос и ее таки съели, но народ все равно проникся и за певунью выпили отдельно). Потом происходит что-то еще, но что – не помню. Зато помню, что меня посади во главу стола рядом с Аидом (хоть я и сопротивлялся), дали выпить и наконец-то накормили. Я в итоге всех простил, согрелся и пришел в довольно хорошее расположение духа.
Нам выделяют один из домов на окраине. Он пустует, но к нашему приходу в камине разжигают огонь, и комната оказывается относительно протопленной. На столе, кстати, кастрюлька с пирожками.
Открываю дверь, оглядываюсь, оборачиваюсь
В дверь вежливо стучат.
– Э-э, Фтор, ты ничего не забыл?
– Нет.
Довольно оглядываю пару лавок, которые можно поставить рядом и постелить сверху шкуру из моего седельного мешка. Будет тепло и уютно. Не хуже, чем дома, скажу я вам. Даже круче. Ибо там отец за шкуру прибил бы, напомнил бы о благородном аскетизме и расстелил бы ее на собственной лавке.
– А я где ночую? – слышится из-за двери.
– Можешь переночевать у старосты. Он явно будет тебе рад.
– Не смешно. Фтор, впусти. Тут льет как из ведра, а я, кх-кх, кажется, слегка простужен.
Кошусь на дверь. Отец рассказывал о светлых эльфах как о существах изнеженных и к жизни слабо приспособленных: на земле спать не могут, пол пещеры кажется им слишком холодным и жестким… А если и впрямь заболеет? Впрочем, мне-то какое дело. Тем более что староста и впрямь будет ему очень рад.
– Прости, но темный эльф еще никогда не делил свой кров со светлым, – нахожу отговорку, изучая пирожки.
– Это не твой кров.
– Но и не твой. И вообще, ты извращенец!
Тишина.
– Боишься моих объятий? – ехидно осведомляется светлый из-за закрытой двери.
Пирожки как-то резко начинают казаться несъедобными и дурно пахнущими.
– Убью! – Стараюсь оставаться хладнокровным.
О боги, что бы сказал папа, если бы узнал, что меня преследует светлый, да еще и парень? А ничего бы не сказал. Аида – кастрировал бы, меня бы – женил в срочном порядке. После чего мой народ еще три столетия воевал бы с Вечным лесом, который просто не смог бы простить такого надругательства. Хотя… магическая кастрация не так уж и страшна. Наверное. Но в любом случае – это позор для мужчины.
– Я не буду тебя обнимать. Целовать тоже. И вообще, я пошутил!
– Ага. Еще скажи, что я не милый.
– Ну ты довольно мил. Со своими подвижными ушками, вечно встрепанными волосами, фиалковыми глазками и постоянным упрямством на мордашке… – отвечает светлый задумчиво.
Отодвигаю кастрюльку с булочками. Аппетит пропадает напрочь.
– Сам ты милый!
– Правда?! – спрашивает он с надеждой.
Скриплю зубами. Аид должен был оскорбиться.
– Чего ты вообще ко мне привязался?
– Кх-кх. Да так, кх. Грустно стало, одиноко. Дай, думаю, с тобой попутешествую, развеюсь.
– А может, выберешь себе кого-нибудь другого? – предлагаю без особой надежды.
– У тебя есть, кх, на примете, кх-кх, знакомый темный эльф, который сможет со мной попутешествовать?
– …Нет. Они тебя как капусту нашинкуют.
– Кх-кх, кх-кх, кх. Кх. Кх…
Тишина. Смотрю на дверь, прислушиваюсь.
– Эй. Ты еще там?
Подхожу к двери, пытаюсь выглянуть в окно. Но все, что могу различить, – пару сапог и бледную кисть руки неподалеку.
Вздыхаю, подхожу к двери и резко ее открываю, отдергивая затвор. На пол падает мокрый эльф с посиневшими губами. Глаза закрыты, дышит часто. Надо же, и впрямь замерз.
– Вот, гхыр.
Остаток ночи и весь следующий день я лечу Аида. Укладываю его (на мой плащ, кстати), стягиваю мокрую одежду и накрываю тремя шкурами. Магия лечения мне всегда давалась довольно слабо, так что приходится готовить настой из лечебных трав. Ингредиенты я привез с собой, так что главной проблемой оказывается вливание варева в горло «умирающего». Больной всячески противится этому, сжимает зубы и мычит что-то вроде: «Боже, какая вонь!»