Быть Хокингом
Шрифт:
Та первая осенняя четверть учебного 1962 года не предназначалась для шоу. Ее предполагалось посвятить поступлению в университет. К прискорбию, мои отметки оставляли желать лучшего. Кубинский ракетный кризис, случившийся в октябре вопреки нашему заискиванию перед президентом Кеннеди, окончательно и бесповоротно поколебал чувство безопасности моего поколения и перечеркнул наши надежды на будущее. Игры сверхдержав подвергали наши жизни такому риску, что никто не чувствовал уверенности в наступлении какого бы то ни было будущего. Всей школой с настоятелем аббатства во главе мы молились за мир, а я в это время вспоминала предсказание фельдмаршала Монтгомери, сделанное в конце 50-х: в течение следующих десяти лет начнется атомная война. Все мы, от мала до велика, понимали, что перед ядерным ударом нас ожидает лишь четырехминутное предупреждение и что этот удар будет означать скорый конец всей цивилизации. Моя мама отозвалась о перспективе третьей мировой войны в своей обычной манере: спокойно, философски и разумно. Она сказала, что скорее предпочла бы быть стертой с лица земли наравне со всеми живущими, чем испытывать невероятную душевную боль, связанную с призывом мужа и сына на войну, с
Помимо нависшей над нами угрозы, связанной с внешнеполитической ситуацией, меня беспокоила собственная усталость после экзаменов на аттестат о среднем образовании и равнодушие к школьным делам на фоне летних открытий. Серьезность эпопеи с поступлением в университет обернулась унизительным провалом: ни Оксфорд, ни Кембридж не заинтересовались моей персоной. Ситуация была тем более болезненной, что мой отец лелеял надежду на то, что я буду учиться в Кембридже, с тех пор как мне исполнилось шесть. Понимая мои чувства, директор школы мисс Гент постаралась меня утешить пространными рассуждениями о том, что не поступить в Кембридж не так уж и позорно, потому что многие студенты университета мужского пола интеллектуально слабее девушек, которым было отказано в поступлении из-за высокой конкуренции за учебные места. В те дни соотношение мест в Оксфорде и Кембридже составляло 10 к 1: десять мужчин на одну женщину. Она порекомендовала принять приглашение на собеседование в лондонский Уэстфилд-колледж, женский вуз в Лондоне, организованный по принципу Гиртон-колледжа [6] , расположенного в Хэмпстеде, в некотором отдалении от других факультетов Лондонского университета. Так получилось, что холодным и промозглым декабрьским днем я села на автобус в Сент-Олбанс, чтобы преодолеть пятнадцать миль, отделяющих нашу школу от Хэмпстеда.
6
Женский колледж в Кембридже с полным пансионом.
День прошел настолько неудачно, что путь домой я восприняла с облегчением, хотя за окном автобуса была та же унылая серая слякоть и мокрый снег. На факультете испанского языка мне пришлось туго: предметом собеседования оказался преимущественно Т. С. Элиот, о котором я практически ничего не знала и была вынуждена блефовать. Затем меня отправили в очередь перед кабинетом ректора. Подошло мое время, и я встретилась с деканом – женщиной, проводившей собеседование в бюрократическом стиле бывшего государственного служащего: она практически не поднимала глаз от бумаг, а когда поднимала, то смотрела поверх роговой оправы очков. Чувствуя крайнее раздражение из-за фиаско на предыдущем интервью, я решила сделать так, чтобы она меня запомнила, пусть даже ценой упущенного места в колледже. Поэтому когда она сухо и формально спросила меня: «И почему же вы выбрали в качестве первого иностранного языка испанский, а не французский?» – я ответила тем же сухим формальным тоном: «Потому что испанцы более темпераментны, чем французы». Бумаги выпали из ее рук, и она таки взглянула на меня в упор.
К моему глубочайшему изумлению, мне предложили место в Уэстфилде, но к Рождеству я уже не испытывала оптимизма по этому поводу: мой энтузиазм по поводу Испании большей частью угас. Когда Диана пригласила меня на новогоднюю вечеринку, которую она устраивала вместе с братом 1 января 1963 года, я появилась там в темно-зеленом опрятном наряде из шелка (синтетического, разумеется), с волосами, зачесанными назад и свернутыми в экстравагантный завиток, застенчивая и неуверенная в себе до глубины души. Там, прислонившись к стене в углу комнаты, спиной к свету, сопровождая фразы жестами длинных тонких пальцев, изящно сложенный, с волосами, падающими на лицо поверх очков, в мягком пиджаке черного бархата и красном бархатном галстуке-бабочке стоял Стивен Хокинг, молодой человек, которого я видела прогуливающимся по летней улице.
Он стоял в некотором отдалении от других гостей, разговаривая с другом из Оксфорда о космологическом исследовании, начатом им в Кембридже, – но не с тем куратором, на которого рассчитывал: не у Фреда Хойла, популярного телевизионного ведущего научных программ, а у человека с необычным именем – Dennis Sciama. Поначалу Стивен полагал, что имя его малоизвестного преподавателя читается как Скиама, но, как выяснилось по приезде в Кембридж, верно было произносить Шама. Он признался, что испытал облегчение, когда прошедшим летом (в то время, когда я сдавала выпускные экзамены в школе) узнал, что ему присудили степень бакалавра с отличием в Оксфорде. Таков был благополучный результат устного собеседования, которое проводится, когда комиссия заходит в тупик, не в силах определить, какого диплома достоин академически неуспешный кандидат, проявляющий, судя по работам, проблески гениальности: с отличием, отличие второго класса или без отличия. Последнее приравнивалось к провалу на экзаменах. Он небрежно уведомил комиссию, что если ему присудят степень с отличием, то он отправится писать диссертацию в Кембридж, став своеобразным троянским конем в стане соперника; если же отличие второго класса (в этом случае он также мог бы заниматься исследованиями), то останется в Оксфорде. Экзаменаторы не стали рисковать и присудили степень с отличием.
Я увидела Стивена, прислонившегося к стене в углу комнаты, изящно сложенного, с волосами, падающими на лицо поверх очков, в мягком пиджаке черного бархата и красном галстуке-бабочке.
Стивен объяснил своей немногочисленной аудитории, состоящей из меня и его оксфордского приятеля, что он также нимало не рисковал, обеспечив себе пути к отступлению, понимая ничтожность шансов получить степень с отличием в Оксфорде, учитывая его пренебрежительное отношение к учебе. Он не посетил ни одной лекции; его ни разу не заметили за общими академическими занятиями с друзьями; ходили легенды о том, что он разорвал неоконченную работу, бросил ее в мусорную корзину преподавателя и вышел из аудитории,
7
«Кольцо нибелунга» – цикл из четырех эпических опер Рихарда Вагнера, основанных на реконструкциях германской мифологии, на исландских сагах и средневековой поэме «Песнь о нибелунгах».
Стивен не посещал ни одной лекции; его ни разу не заметили за общими академическими занятиями с друзьями; ходили легенды о том, что он разорвал неоконченную работу, бросил ее в мусорную корзину преподавателя и вышел из аудитории.
Я слушала его, завороженная и изумленная, испытывая притяжение к этому необычному персонажу со странным чувством юмора и независимой личностью. То, как он рассказывал свои истории, стоит отдельного упоминания: поток речи перемежался приступами смеха, ими он доводил себя до икоты и почти задыхался; так его смешили собственные шутки, предметом которых зачастую был он сам. Я увидела в нем человека, похожего на меня: он точно так же шел по жизни, спотыкаясь, но замечая забавную сторону своих неудач; был достаточно застенчив, но умел выражать свое мнение. Однако, в отличие от меня, Стивен обладал развитым чувством собственной ценности и имел достаточно самоуверенности, чтобы его демонстрировать. Вечер подходил к концу; мы познакомились и обменялись адресами, но я не думала, что мы еще когда-нибудь увидимся, если это не произойдет случайно. Я сочла небрежную прическу и галстук-бабочку фасадом, манифестом независимости суждений, который в будущем не затронет моих чувств; я пройду мимо, как Диана, а не замру в восхищении, встретив его на улице.
2. На сцене
Несколько дней спустя я получила от Стивена карточку с приглашением на вечеринку 8 января. Надпись была сделана прекрасным каллиграфическим почерком – я завидовала этому навыку, но не смогла освоить, несмотря на продолжительные занятия. Я посоветовалась с Дианой, которая тоже была приглашена. Она сказала, что праздник посвящен двадцать первому дню рождения Стивена (об этом ни слова не говорилось на карточке), и пообещала зайти за мной. Трудно было выбрать подарок для человека, с которым я только что познакомилась, поэтому я остановилась на памятной грампластинке.
Дом на Хилсайд-роуд в Сент-Олбансе оказался истинным памятником бережливости. Не то чтобы это было чем-то необычным в те дни: послевоенное время заставило всех относиться к деньгам с уважением, быть осмотрительными в покупках и избегать ненужных трат. Просторный трехэтажный дом из красного кирпича, построенный в начале ХХ века по адресу Хилсайд-роуд, 14, обладал определенным очарованием, поскольку сохранился в первозданном виде и не был испорчен такими нововведениями, как центральное отопление или ковровые покрытия. Природа, естественный износ и дети оставили свои отметки на обшарпанном фасаде дома, скрытом за беспорядочной изгородью. Глициния обрамляла ветхое витражное крыльцо; в свинцовой раме передней двери недоставало нескольких цветных стеклянных ромбов. Хотя за звонком в дверь не последовало немедленной реакции, через какое-то время ее все же открыла та самая персона, которую можно было наблюдать в шубке у пешеходного перехода. Она представилась как Изабель Хокинг, мать Стивена. С ней рядом стоял очаровательный маленький мальчик с темными волнистыми волосами и яркими голубыми глазами. За их спинами единственная лампочка освещала длинный, мощенный желтой плиткой коридор, тяжеловесные предметы мебели – среди них старинные маятниковые часы – и оригинальные обои «Уильям Моррис» [8] , потемневшие от времени.
8
Знаменитый дизайнер рисунков на обоях, отличающихся характерными растительными элементами.
По мере того как члены семейства начали возникать из-за двери гостиной, чтобы поприветствовать новоприбывших, я обнаруживала, что среди них нет незнакомых мне лиц. Мать Стивена была знаменита своими бдениями у перехода; его брат Эдвард – маленький мальчик в розовой кепке; сестер Мэри и Филиппу я помнила со школы, а высокий, седовласый и представительный отец семейства Фрэнк Хокинг однажды помогал выгнать пчелиный рой из нашего садика на заднем дворе. Мы с моим братом Крисом хотели понаблюдать за тем, как он будет это делать, но, к нашему разочарованию, он с мрачным и неприязненным видом выдворил нас восвояси. Фрэнк Хокинг был не только единственным пчеловодом в городке, но и одним из немногих его жителей, владеющих парой лыж. Зимой он проносился вниз по склону мимо нашего дома, направляясь к полю для гольфа, где летом мы устраивали пикники и собирали букеты из колокольчиков, а зимой катались вместо санок в жестяных корытах. В моем сознании сложились кусочки мозаики: всех этих людей я знала по отдельности, но никогда не представляла их частью одной семьи. В конце концов, объявился и последний недостающий элемент: Агнес Уокер, шотландская бабушка Стивена. Она жила в мансарде и вела отдельное хозяйство, но спускалась в гостиную на семейные празднества. Агнес также была хорошо известна в Сент-Олбансе тем, что мастерски играла на фортепиано; свое умение она раз в месяц демонстрировала на публике в здании мэрии, в ансамбле с Молли дю Кейн, руководителем и энтузиастом местного удалого ансамбля народных танцев.