Быть корейцем...

Ланьков Андрей Николаевич

Автор этих строк является членом редколлегии «Сеульского вестника» – ежемесячного издания, которое выходит в Сеуле с 1997 г. (и, вопреки всем законам экономики, не разоряется). [3]

Не так давно наше скромное издание вызвало неудовольствие южнокорейского МИДа, с сотрудниками которого пришлось объясняться довольно долго. Что обидело дипломатов? По недосмотру корректора на карте, помещенной в одном из номеров газеты, водная гладь к востоку от Корейского полуострова была названа так, как ее именуют на российских (и иных некорейских) картах – Японским морем. Однако корейское правительство уже давно ведет активную кампанию за возвращение морю исторически правильное название. Полагаю, что читатели уже догадались: таким названием должно стать «Восточно-корейское море». Южная Корея сейчас отказывается принимать участие в международных конференциях, если в их названии фигурирует «неправильное» наименование этого водоема. Южнокорейские газеты всех направлений

уделяют огромное влияние перипетиям этой борьбы (комизма которой, кажется, не замечает никто)

3

Выживание «Сеульского Вестника» можно действительно считать чудом, опровергающим суровые законы экономики. В отличие от прочих «русскоязычных» газет, он печатает оригинальные материалы (а не перепечатки из «Мегаолис-Экспресса» или «АиФ»), пишет только о Корее, а не, скажем, сексуальной жизни Филиппа Киркорова или новостях российского налогового законодательства, и не получает никаких субсидий. И живет!

Реальные и вымышленные недостатки японской и американской культур противопоставляются культуре корейской. Самих корейцев националисты считают – конечно же! – «мирными», «простыми», «наивными», «эмоциональными», «отзывчивыми». Именно в этом – сила корейцев, но в этом же и их слабость: ведь коварные и рассчетливые японцы, американцы, русские и прочие иностранцы так ловко пользуются врожденной корейской наивностью и добросердечием.

До недавнего времени в Корее действовали официальные запреты на распространение японской массовой культуры, которые были существенно ослаблены только в последние годы. Прокат японских фильмов в корейских кинотератрах был официально запрещен. Нельзя было продавать в Корее японские комиксы, а корейским радиостанциям запрещалось транслировать японскую поп-музыку (впрочем, это не мешало корейским композиторам активно копировать японские мелодии). В самом престижном университетестраны – Сеульском Государственном – не было кафедры японского языка, которую там не открывали по принципиальным соображениям.

Хотя главный враг левого национализма – это «американский империализм», левые тоже не забывают о японской (точнее, антияпонской) тематике. Отчасти это вызвано традициями, а отчасти – политическими расчётами. Дело в том, что в 1945–1950 гг. оба корейских режима столкнулись с острейшей нехваткой кадров. Количество образованных корейцев было тогда ничтожным – в 30-миллионной стране только 4–5 тысяч человек имели высшее образование. В Северной Корее проблему решили за счет «импорта» образованных корейцев из СССР и Китая. В Южной Корее такое решение было невозможным, ведь в США в те времена почти не было образованных корейцев. В этих условиях Ли Сын Ман стал активно брать на службу коллаборационистов, то есть тех корейцев, которые до этого работали в японских колониальных учреждениях (все это сопровождалось активной антияпонской риторикой). Бывшие японские капитаны и майоры становились корейскими генералами, а бывшие чиновники колониальных канцелярий переходили – с существенным повышением – в министерские канцелярии нового правительства. Речь, конечно, шла только об этнических корейцах. Никто, разумеется, не трогал и крупных капиталистов – при том, что все заметные состояния в колониальной Корее были сделаны под покровительством японской администрации.

Подобная политика привела к тому, что многие заметные фигуры в корейском истэблишменте 1950–1980 гг. были экс-коллаборационистами (или могли быть объявлены таковыми: «коллабрационизм» – явление расплывчатое). Это, конечно, не мешало им произносить положенные антияпонские инвективы, но левая оппозиция всегда могла напомнить, например, что президент Пак Чжoн-хи начинал свою карьеру как младший офицер в японской императорской армии.

Однако основной мишенью корейских левых националистов стали американцы. Антиамериканские инвективы – явление новое. До начала восьмидесятых антиамериканизм в Корее практически отстствовал: почти все политические группы и общественные слои были искренне благодарны за поддержку, которую США оказали Корее во время войны и в период послевоенного восстановления. Однако к началу восьмидсятых годов в жизнь вошло поколение, которое не помнило Корейской войны и не ело американской гуманиатрной тушёнки. С другой стороны, для него было очевидно, что в их стране существует диктатура, и что за спиной этой диктатуры стоят США (о вкладе диктатуры в экономическое развитие страны эти молодые интеллигенты либо не задумывались вовсе, либо его отрицали).

В своих антиамериканских публикациях левые националисты широко используют марксистскую и неомарксистскую терминологию. Америка критикуется не столько потому, что американцам свойственны какие-то врожденные пороки, сколько потому, что она является «империалистической» и «неоколониальной» державой.

Разумеется, достатется и американскому образу жизни со всеми его стандартными атрибутами. Вот, например, как описывает кока-колу Мин Пён-ран – один из ведущих лево-националистических литераторов и наиболее популярных современных поэтов:

Её имя застревает на кончике языка, Её

цвет отвратителен как цвет канализационных стоков. Американская кока-кола в западной бутылке! […] Америка легко льётся в горло И исчезает во тьме кишечника Оставляя только горький привкус на языке Оставляя только пену в желудке.

До недавнего времени левый национализм оставался идеологией кампусов, и его влияние на массы было не так уж и велико. Основная масса корейского среднего класса – клерки, чиновники, младшие менеджеры, квалифицированные рабочие – оставались глухи к тирадам левых идеологов. Однако сдвиги в отношении к внешнему миру – налицо. В 1995 г., например, 72,2% корейцев старше 50 лет сочли, что «дружественным государством» для Южной Кореи являются США.

Однако в последние годы ситуация существенно изменилась. Уже в 1995 году среди 20 и 30-летних корейцев такой Америку дружественным государством считали только 33,3%. Большинство молодых на вопрос о «дружественных государствах» дали тогда ответ, который мог бы порадовать любого националиста – «у Кореи нет дружественных государств» (такой ответ выбрало 45,8% двадцатилетних).

Во многом корни таких изменений понятны. Во-первых, взрыв элитарного национализма и антиамериканизма не прошел бесследно. Былым активистам студенческого движения сейчас около сорока. Многие из них стали профессорами и журналистами (в бизнесе их, само собой, поменьше) и активно воспитывают студенческую молодежь в своем духе. Во-вторых, экономический рост и созданное им процветание делает новые поколения куда более уверенными в своих силах. Им уже не нужно прятаться за спину Большого Брата, они считают, что вполне могут постоять за себя, а американское присутствие воспринимают как ненужное и раздражающее.

Впрочем, нынешнее богатство страны заметно смягчает остроту политических и национальных вопросов. Кроме того, корейцы все больше ездят по планете, все активнее общаются с иностранцами. Относится это далеко не к одной элите – при нынешних южнокорейских зарплатах даже семья квалифицированного рабочего вполне может отправить сына поучиться за границу. Так что корейский национализм никогда не переходит в вульгарный мордобой в стиле европейских и российских скинхедов, готовых бить всех с нетипичной для данной местности формой носа. Весьма редко сталкивается иностранец и с прямыми оскорблениями – проживающим в России корейцам, в том числе и корейцам российским, приходится несравнимо хуже. В Южной Корее национализм остаётся, в первую очередь, интеллектуальным течением – пусть и весьма мощным.

Корейское зарубежье: страницы истории

Значительная часть корейцев, примерно 5 миллионов человек, живёт сейчас за пределами страны своих предков. Наряду с еврейской, армянской, китайской и польской диаспорами, корейцы – одна из самых экономически и политически активных национальных групп во многих странах мира. Корейцы есть сейчас почти везде, и кажется даже странным, что эмиграция из этой страны началась совсем недавно, всего сто с небольшим лет назад.

Старое корейское правительство относилось к эмиграции (да и к поездкам за границу вообще) примерно так же, как советские власти во времена товарища Сталина. На протяжении двух с половиной столетий, с середины XVII и до конца XIX века, границы Кореи были наглухо закрыты, и выезд из неё был категорически запрещён. В те времена корейцы, подобно жителям сталинского Советского Союза, могли бывать за границей только в официальных командировках. Разумеется, разрешение на такую поездку могли получить только высокопоставленные лица, да и для них это было не очень-то легко. Попытка покинуть пределы Кореи самовольно считалась тяжким преступлением, за которое могли и казнить. Вдобавок, и бежать было особенно некуда, в соседних с Кореей странах корейцев, скажем мягко, не ждали. Вплоть до 1872 г. китайское правительство строжайше запрещало поселение в граничащих с Кореей районах Манчжурии. Не были исключением из этого правила и сами китайцы: жить в Манчжурии разрешалось лишь кочевникам – маньчжурам, которые в те времена правили всем Китаем. Япония до 1856 г. была государством ещё более закрытым, чем Корея, въезд любых иностранцев туда был запрещён. О других же странах в Корее в те времена особо и не слыхали, да и попасть куда-нибудь в Америку у корейского крестьянина не было никакой возможности.

Ситуация резко изменилась 100 с небольшим лет назад, когда после 1876 г. ограничения на выезд из страны были существенно ослаблены, а потом – и вовсе отменены. Почти одновременно с этим Россия вынудила ослабевший Китай отказаться от прав на территорию нынешнего Приморского края, и, таким образом, стала соседкой Кореи. Китайские власти также сняли запреты на переселение в Маньчжурию. Всё это означало, что корейцам появилось куда переселяться, и они не замедлили этим воспользоваться.

Первая волна переселенцев, которая в 1870–1890-е гг. двинулась на русский Дальний Восток и в китайскую Манчжурию, состояла в первую очередь из крестьян северных провинций. Эмиграция эта носила, как бы сейчас сказали, «экономический характер». Крестьяне, уставшие от нехватки земли и грабительских налогов, от неурожаев и всеобщей нищеты, уходили за кордон, в Китай и Россию, где земли хватало всем, и где чиновничество если и притесняло, то куда меньше, чем в родных местах.