Быт русской армии XVIII - начала XX века
Шрифт:
Говорить нечего, что солдаты нисколько не тяготились этой работой; во-первых, она доставалась им не каждый день, во-вторых, составляла для них развлечение и занятие, в-третьих, не один из них, без сомнения, выучился при этом новому ремеслу и уже унес его с собой в бессрочный отпуск или в отставку после кампании, а все вместе они были чрезвычайно довольны, сверх всякого ожидания, получить даровые вещи, в особенности же сапоги — любимое достояние, экипаж и охрана здоровья, богатство нашего солдата, к тому ж еще в такое время, когда камень, не в пример пуще наших деревенских грязей, съедал подметки и подборы, да и головкам доставалось; а никакая «хозяйка» или «кума» не могли наделить его сорочкой своего шитья. Чтобы не наскучить долгим перечислением пользы, какую может приносить солдатам как в мирное, так даже и в военное время распространение ремесел между ними, добавлю только, что те же продаваемые кожи доставили возможность, когда наступило ненастное время двадцатидневных дождей, а после того морозов и снежных метелей в горах, завести в эскадроне сбитень. За 11
Смешно, может быть, покажется другому слушать рассказы про самовар и сбитень в военное время в виду неприятеля. Но кажется, что какова бы ни была служба, а человеком при ней быть все же не мешает. И ежели по воде Божьей мы не попали под бомбы или под картечь, то все же из этого не следует еще, чтобы нужно было беспрекословно отдаваться на произвол «лихоманок» (лихорадок) и поносов. Да и не осудит, вероятно, самый рьяный служака и в то же время благоразумный человек, если сказать ему даже, что в хорошее время года и, пожалуй, при самой легкой службе для солдата нужно доставить ему разнообразие в пище и случай полакомиться. Не дознано ли физиологами, что на питание человека такое же влияние имеет качество пищи, как и разнообразие ее? Вот почему, когда возможно, варите людям сегодня щи, завтра борщ из бураков, или свеклы (на юге это нетрудно), потом горох или похлебку с картофелем и луком, затем опять щи и так далее. По временам также вместо говядины небесполезно давать солонину; кашу варите то гречневую, то ячневую, то пшенную, то с маслом, то с салом, то с постным маслом; к говядине давайте хрен: крупный крымский хрен мы давали по 1/2 вершка на человека (для верности раздачи).
Однако вместо мудрствования взглянем, что делалось с крымской природой в конце осени и при начале зимы.
Октябрь весь был неимоверно тепел, только странно как-то тепел. Если улыбающееся южное небо по временам грело нас не шутя, то, с другой стороны, мы чувствовали совсем не то, когда не было видно солнца. Бывало, в драповом сюртуке и солдатской шинели наопашь стоишь себе на коновязи, солнце греет, жарко; вдруг набегает облачко из соседнего ущелья, спряталось солнце, и уж холодно, — опять в шинель. Так бывало даже в августе и сентябре. Правда, что в горах что ни шаг, то новый климат; не раз еще в августе у нас покрывалась льдом на палец вода в ведрах от утренников, а между тем дни стояли знойные. Бывало, в четыре часа после полудня выйдешь из-под крыши, чтоб посмотреть, можно ли начинать езду, — нет, еще жара. Пройдешь, однако ж, сто — двести шагов, там тень от соседнего отрога Чатырдага, и даже прохладно, не только что нежарко. Еще забавнее игру тепла с холодом, света с темнотою испытывали мы здесь в конце октября и в начале ноября. Постоянно чрез день делали мы проездки вроде практического похода лошадям своим, и часов в десять утра эскадрон отправлялся рысью и шагом попеременно, верст за пять по каменистой дороге, с тем чтобы с обратным путем всего сделать верст десять хорошего моциона коням.
Случалось, что солнце грело с правой стороны так, что готов был надеть хоть белый китель, и в то же время левое плечо и левая рука с поводьями мерзли от холода. Окончив свои пять верст, мы возвращались уже в двенадцать часов в прекрасный майский день — и это в ноябре.
Впрочем, что удивительного? На южном берегу, в расстоянии верст тридцати от нас, цветут еще розы в это время под открытым небом. Но с 7 ноября начались проливные дожди, предшествуемые двухдневною стужею, как в степи, так и в горной полосе до южного берега. Дожди, перемежающиеся почти ровно через сутки, дожди и туманы, то есть наводнения облаков с гор, дожди и снег мокрый. Бедные кони наши! Навесы вместо конюшен с плетневой крышей, покрытой для большей важности листьями с деревьев, защищают их от дождя так же, как решето. Стоят и дрогнут, бедненькие, под мокрыми попонами,
Землянки и «сборни» наши, устроенные наподобие татарских сараев и мазанок, только пороскошнее, а именно: не с бумажными, но со стеклянными окошками и с русскими печами, представляли не слишком надежную защиту в дождливое время. Если бы не старый постоялый двор какого-то обанкротившегося купца с черепичною крышею да казарма для бывших здесь арестантов, то негде было бы солдату рубашки посушить.
Был декабрь, недели две уже стояла у нас зима, настоящая русская зима; снегу на ровных местах было вдоволь, морозы доходили до 13 градусов, и оледенелые хворостяные крыши перестали протекать. И день и ночь приветливо дымились солдатские огоньки и коротенькие трубки в зубах, а рассказы о давно прошедшем житье-бытье в великороссийских наших губерниях помогали им коротать длинные зимние вечера при мерцающем огне плошки, наполненной говяжьим жиром, в низкой своей землянке, где гораздо удобнее было лежать, нежели сидеть или стоять. Занятий у них в это время было меньше прежнего: только уход за лошадью да посещения к ней через час-другой, чтобы подложить клочок сена или поправить свернувшуюся набок попону.
Проездки — дело привычное, и в хорошую погоду они не в тягость. Надоедали им подчас лишь очередные посылки версты за четыре от зимовья нарубать грядки по крутым обледенелым спускам к ручьям, чрез которые то и дело нам надо было подвозить себе или провиант, или фураж из дальних складов. А как за то проезжие нам были благодарны, за эти усердные поправки, избавлявшие, между прочим, и их от закатывания повозок и опасности сломать себе шею или выкупаться в ручье еще до праздника Крещения.
Вот минул Николин день, 6 декабря. С самого рассвета и небо и земля начали обмываться густым холодным дождем. Снегу в один день как не бывало. Отовсюду в один день понеслись потоки бурой, мутной воды, ручьи переполнились и обратились в реки; если бы мы не догадались заготовить на них деревянных перекидных мостков из необтесанных бревен с настилкою из кольев, покрытых навозом, то пришлось бы, быть может, долго прождать подвоза съестных припасов и зернового корму лошадям. Из обнаженных крутостей гор, заменявших стены для землянок, брызнули фонтаны, крыши снова потекли… Так продолжалось целую неделю.
В один из таких ненастных дней, часу в десятом утра, вошел ко мне человек средних лет в ополченском кафтане, с одной звездочкой на погонах.
— Ну, уж нечего сказать, упекли нас за грехи наши… Вы меня извините-с, я хоть и не имею чести вас знать, а скажу вам откровенно, что упекли-с, уж точно, что упекли-с…
Глядя на измоченную фигуру, я догадался, в чем дело, и, желая разогнать мрачное расположение моего гостя, полушутя-полусерьезно возразил ему:
— Полноте, едва ли упекли: уж не прохладили ли вас не в меру?
— То-то, прохладили! Решетом накрыли да озера подостлали вместо постелей. Вы, господа полковые, может быть, и привыкли под водою греться да в походах отдыхать, а наши, я вам доложу, не то что в землянке — под кровом небесным места не найдут; то и дело, что ни день, двух-трех в больницу отправляешь.
Я попробовал его утешить и рассказал ему, что делается в наших землянках в это время, уверял, что и у нас в подобную погоду заболевающих бывает побольше, чем в другие дни.
— Уж так-с или нет, а все не может быть, чтобы вам так жутко приходилось, как нам там, наверху!
— На горе, я думаю, легче избавиться от луж в землянках, чем под горою. Разве вы не можете канавками отвести воду вниз?
— Да, отведешь ее, позвольте вас спросить, когда вас сверху ливнем обдает, а сбоку вода волною катит. Ведь, чаю, небезызвестно вам, сколько было снегу на горе — что по-над нашей позицией, так от этого дождя все это сразу распустилось да так и льет на нас, как в ведро из кадки… Иное дело в морозы, бывало, наш брат-офицер хоть чаем обогреется, а таперича и самовара не успеешь подать, как уж водою его остудит… Всю эту ночь глаз, скажу вам откровенно, не смыкали, а уж народ-то наш и вовсе распустился, просто размазня, — вот тут и все!
Я велел подать закуску. Гость обогрелся несколькими рюмочками и горячим битком. Лицо его сделалось покойнее и доверчивее.
— Однако, — сказал я, продолжая разговор, — если эта волна, как вы говорите, с боковой вершины так вас обдает, то чего же молчит ваш начальник? Ему давно надо было съездить к отрядному командиру, чтобы объяснить дело и просить перевести роту на другое место.
— Да и то сегодня-с они поехали. Мы им изо всех рот сделали донесение рапортами, что эдак без неприятеля все животы положим.